Двумя трамваями
1
– Да, - нехотя отвечает Соня – на Воскресенке… Больше. Четырнадцатым до Красной площади, до конечной, - уже больше часа, а там - двадцать первым. Тоже до конечной… Они обещают метро. Говорят, будет быстрее. Но, во-первых, когда это будет? Вы сами слышали? По радио говорили? - Соня поднимает брови, и делает такую в углу рта закорючку, - что Рудичка тут же начинает что-то доказывать, ссылаться, «я своими ушами…» и бабушка, не меняя выражения лица, как-то кивает: «Но это же будет столпотворенье, все ринутся, кому надо и не надо, а так я пришла и села, спокойно еду, не давлюсь, руки не обрываю…» Рудичка знает, София Михайловна с пустыми руками сюда не ездит, в одну – авоську, в другую – кошелку, а давиться стоя - это невозможно, пусть схлынет, в 10 уже никого нет, свободно можно сесть и ехать не торопясь, до конечной один раз и до конечной второй. Чтобы дотащив продукты до двери, поставить, наконец, открыть своим ключом и, не вмешиваясь в этот вечный раскардаш, сразу пойти на кухню, ребенок скоро вернется со школы и будет свеженькое, успеется как раз к его приходу.
В авоське может быть все что угодно, а в кошелке - баночки, стекло, завернутое, переложенное газетами, чтобы не побить, не дай бог. А в них или потрошки только вчера распотрошенной курочки, маленькие такие яичечки, которые потом плавают в тарелке как планетки, или белое мясо, тоже отдельно и тоже ребенку, или яшины маслины, что они в них находят, я взяла немного, или базарный творожок, или замаринованная Яшей селедочка…
Два раза на одной неделе и три на другой, когда мама на второй, и хотя прием у нее с двух часов, но выбегает она до двенадцати. – Куда? Зачем? – общество трезвости?! Местком - да, это я понимаю, и день донора, и даже женсовет, черт с ним, языки чесать, а это что?! Кого ты выгораживаешь, господи, кого, сколько раз он клялся, ханурик паршивый, и что? - золотые руки, ой-ёй-ёй, а протез, допустим не мулит, но как выпадал так и выпадает, да, техник он неплохой, ничего не хочу сказать, лучше чем этот ваш, забыла, все знают, и все хотят лучше к Марику, а не к тому, но так бегать, так стараться…
2
Путь этот действительно долгий. Где Святошино, а где Воскресенка. Живут они на второй просеке, на третьей – базар, а на четвертой – уже лес, окружная, конец городу. И у нас на Воскресенке тоже - за трамвайной линией – сразу лес. И тоже конец. Через весь город… И трамвай - это не такси. Сначала по Беличанской надо дойти до второй просеки, а по ней дойти до Северной, но не поворачивать, а идти дальше, аж до Брест-Литовского проспекта - там наша остановка «Вторая просека» и там сесть на трамвай, но только номер 14-й, другие не подходят, он идет на Подол, на пересадку. Там как раз все рядом. А с конечной 21-го на Воскресенке еще минут десять пешком. Хорошо хоть этаж первый, а не пятый без лифта. И сразу взяться за готовку, отдыхать нет времени, надо успеть приготовить, и покормив, не рассиживаться, впереди обратная дорога, рассиживаться нет времени…
- А куда тебе торопиться?! Попку кормить? - ответила как-то мама, когда Соня в очередной раз стала высказывать ей насчет того, куда бежать сломя голову, - а лучше бы не говорила, не надо задевать, - и бабушка целую неделю не ездила, я ел яйцо с луком, пока мама сама не позвонила, и они говорили долго насчет моего питания, и сошлись на том, что икру, которую маме обещали достать, надо брать, брать не считаясь, и что деньги Яша даст, а Соня завтра привезет.
3
Завтра – вторник и бабушка приедет к нам, чтобы меня покормить, чтобы дать мне что-то человеческое, а не давиться этим яйцом с луком, салатом, который мама оставляет мне, когда Соня говорит, что не может приехать, но Соня приезжает и тогда, когда как будто не собирается, и прежде чем приступить к готовке, берет накрытую блюдцем тарелку с этим нашинкованым яйцом с луком и нюхает и засовывает обратно в холодильник - «пусть они этим давятся», потому что перевести ребенка на сухомятку это преступление, такого больного ребенка… - Лучок! Фитонциды! - Соня брезгливо меняет голос на мамин тоненький. - Фитонци-ды! Она кричит: фитонциды. А язву вы не хотите? А яичечки он у меня будет кушать в бульоне, маленькие из потрошков, он их любит и кушает хорошо, а туда я положу и твои фитонциды и морковочку и картошечку и петрушечку зелень - вот где витамины! Фитонциды…
И она достает из кошелки передник, свой, чистый и приступает к готовке.
4
До революции улицы называли как попало. Ну, что это такое - первая просека, вторая, третья, четвертая? Сейчас - другое дело. Можно, например, в честь космонавтов: Имени Первого в мире космонавта Юрия Гагарина - первую просеку, имени Германа Титова - нашу, имени Андрияна Николаева, имени Павла Поповича - я всех знаю… Уже можно переименовывать. Все просеки, и Северную тоже - зачем такое название? Ну и что, что сосновая роща?
А Беличанскую - не надо. И название красивое, как будто белочки прибегают к нам с Северной, там их много.Там они запасают шишки, а у нас все остальное - у нас на Беличанской сады - и яблочки, и груши, и вишни, и марелька, и шелковица… И орехи - вот почему так назвали, белкам орехи нужны обязательно, просто неоходимы для здоровья. И мне Соня часто привозит орешки, - «5 орехов в день ребенку просто необходимо!» - и колет, как Яша - дверью. А папа не разрешает - дверь может поломаться – папа стучит молотком, стукнет и мне дает лущить.
5
- Ну, что вы создаете проблемы? - сказал как-то папа в присутствии бабушки и мамы, - дайте ему на обед, пусть хоть раз в неделю поест в школе, как все. Что у вас там? Супчик? Котлетка с пюре? И компот?! - Я кивнул. - Ну вот… - папа не успел договорить, а женщины посмотрели на него таким дуэтом, с такими закорючками, - Господи! - и, забыв о взаимном, демонстративно ушли на кухню. Поэтому с собой мне дают только 15 коп., на сок и звездочку. Обед - 23 коп. Но дело не в деньгах. Этого еще не хватало…
- Такое сказать, - бормочет Соня, - перевести на столовку, на комбижир… - А цвет этих пюре ты видел, а запах этой баланды? – возмущается Соня, расставляя привезенное, вынимая, раскладывая. - Спички… Сколько раз я говорила купить электро-, такую как Яша достал, - запальнычку, и не имеешь головной боли – тр-р-р и горит! Две спички! – Соня чиркает и ломает одну и там в коробке лежит последняя целая, а с другой стороны вылезли горелые - что за манера? Что за дурацкая привычка прятать горелые! Ай, аккуратист…И бабушка вспоминает папе всё: и что топает в сапогах прямо в кухню, и окурки, где ни попадя, и хуже всего - привычку класть фуражку на стол! - Никогда этого не делай, нельзя шапку на стол - очень дурная примета! – слышу и от Сони, и от мамы. А в коробке лежит последняя, они смотрят друг на друга, Соня и спичка, и Соня взяв ближе к головке, чиркает, обжигается, успевает зажечь только одну конфорку, а затем от нее - остальные, используя папин запас полусгорелых. Борщ, компот, картошку отварить… Кукурузку! И Соня любуется початками - крепкими, золотыми - в ней сейчас пользы как никогда.
6
Окна дребезжат, как руки дрожат. Едут, забираясь в трамвай, старухи. Едут с третьей просеки, с базара. Что там можно взять в девять часов дня? Я вчера пошла, раненько, и к половине восьмого уже вернулась. Потому что с утра можно выбрать, с утра приезжают те, что садятся у себя на Житомирской в самый ранний автобус, чтобы занять на рынке места получше и все у них получше, и молочные, и мясо, и сало, и курочку можно взять молоденькую непотрошеную. Я – все знают - за ценой не постою, если дело идет о ребенке – и потому все в ряду стараются дать попробовать, и капнуть сметану на руку даме, - А спробуйте мою, дама? – говорит молодая торговка и каплет на то самое место, Яшино, волшебное, которое он имеет привычку трижды лизнуть и трижды потереть другой рукой, чтобы тот, за кого делается, был, нивроку, здоровенький, чтобы все были здоровы и счастливы.
И меня Яша научил. И мне в это верится. А то «за маму, за папу… а эту ложечку – за Попку, эту - за Пупку…» - детство какое-то. И в «13» я почти не верю. А вот шапку на стол, или ходить в носках по квартире без шлепанцев, или в подарок до дня рождения… Тут я не знаю, и верю и не верю, все же лучше не нарушать, тем более вы знаете, что бывает, что может случиться.
- Слава богу, ты пока еще в состоянии, - говорит Яша, - и пусть моим врагам, а тебе на долгие годы. Но мы не вечные, она должна сама понимать, что тебе уже тяжело, такие концы. Но ты едешь, и она кивает. Я даю и она берет. Легче всего!
- И что? Что ты хочешь этим сказать? Хорошо. Я не поеду. И что! Ребенка – на сухомятку. Ты это предлагаешь?!
- Я считаю, ты должна ей прямо сказать. «Я вам не девочка – мотаться туда-сюда у черта-на-кулички.» Ты должна раз и навсегда! – Яша не на шутку вспылил и даже приготовил указательный палец, чтобы осторожно постучать по краю стола.
Соня молчит. Лицо ее застыло и только закорючка в углу рта, то есть две - по разным углам опущенных губ - выражают скорбь, безысходнось и волю. То есть авоську в одну, а кошелку в другую и идти и ехать, как на работу, и пересаживаться и готовить и кормить, и накормив, возвращаться домой.
7
Старый это маршрут четырнадцатый. И рельсы на просмоленных, но трухлявых шпалах изъезженные, кривоватые. И остановки, где ни скамеечки, ни козырька. Сам трамвай: с допотопной дугой под проводами, напоминающей спинку венского стула; с плоским туповатым лицом и икающей нижней челюстью, с болтающимися дребезжащими окнами и потресканой краской, положенной слой за слоем. И потертой, зашитой сумкой пожилой билетёрши, и такой же не в меру напудренной вагоновожатой. И едет он медленно, не как чешский. И если вдруг решает разогнаться, то подпрыгивает, дрожит и скрипит. И одышка его слышна во вздохах пассажиров, мол, зачем так гнать? Зачем?!
Совсем другое дело - 21-й, чешский, новенький, обтекаемый. Двойной! А говорят, будет и тройной - три вагона! Такой он сильный. И люди в нем едут другие, молодые, и старухи не такие грустные и унылые, а румяные, ярко накрашенные и боевые. А когда он летит по набережной - справа схилы, слева Днепр - несется на такой безумной скорости, что обгоняет грузовики и даже некоторые такси, - всем весело - вот она птица-тройка, да-да, та самая птица, что не только долетит до середины Днепра, а и дальше, по мосту Патона, в Дарницу, где чернеют далекие бесконечные леса Левобережья.
14-й трамвай старый, а 21-й - новый. Потому что Святошино - район старый, а Воскресенка - новый. Потому что мы старые, - говорит Соня, - а вы молодые.
8
Ехать на самом деле не тяжело. Села и едешь. Важно ничего не забыть. Утюг, газ, упаси бог. Ключи. Дверь закрыть во вторую комнату, чтобы Пупка не забралась, а то я имела - вышла на минутку к Рудичке - вернулась, а она уже на шкафу рядом с клеткой и так лапой, лапой!
В хорошую погоду - да, а если закрутит, завеет… В конце октября приходили и лили долгие холодные дожди и приходилось надевать плащ с капюшоном, большой и бесформенный, японский зонт брать было не во что, - я тебе что, троеручица? - руки заняты кошелкой и авоськой, и в вагоне плащ не снимать, только капюшон - от окна течет и даже брызгает, однажды я уже имела неприятности с бежевым костюмчиком…
И тот же обложной дождь, как ни странно, - где мы, а где Святошино, - идет у нас. Я сижу в классе, за окном дождь, тоска урочная, какая-то абсолютная величина, алгебра, какие-то глупости: корень из а-квадрат, что за дурость, зачем возводить и тут же извлекать… Я достаю из парты самодельную машинку - катушка от ниток, у нас сейчас все делают, знаете, такие с резинкой от лекарств и шайбой из парафиновой свечки, так накручиваешь, накручиваешь и она ездит, и Димка тоже вынимает свою, чтобы пускать вверх по парте. Этого нельзя, тем более на уроке у ЛеонидАбрамыча, любимого, но машинки мы выпускаем снизу и моя ползет уверенно, поднимается по пологой парте, моя с зубчиками, а димкина - нет, у него гладкие колеса, как у трамвая, а на моей я вырезал зубчики ножичком и у меня теперь трактор или нет - танк, а у димкиного зубчиков нет и он с завистью смотрит на мой вездеход. И ЛеонидАбрамыч смотрит, мне стыдно, когда он качает в мою сторону головой, только в мою, мол, э-э, чем вы заняты, как вам не стыдно… И я прячу свой луноход-марсоход, прячу пока, до переменки. Это как раз большая, можно все успеть, и за звездочкой сбегать в столовку, или за сочником с яблочным соком, и перехватив на скорую руку, пускать машинки на полу. Моя даже через толстую тетрадь, через учебник (если его раскрыть) перелазит, потому что зубчики - мое изобретение…
Как раз, когда я буду бежать в столовку, Соня, накинув капюшон, выберется из вагона на конечной и, обходя лужи, поспешит на 21-й, это рядом, не дальше, чем мне добежать до тети Гали, буфетчицы, и как раз когда я буду платить, Соня тоже будет давать деньги кондуктору за билет, и устраиваться с сумками поудобнее… В этом совпадении нет никакого смысла, кроме того, что я подумал об этом сейчас, сорок лет спустя…
9
Метро уже есть, от «Днепра» до «Большевика». А через год побежит оно через Днепр. И надо будет выбирать, как лучше - трамваями или с пересадкой на метро. Пока же и думать нечего: зачем сумки таскать по эскалаторам, куда торопиться - еду и еду. В окно поглядываю, а за окном - май.
По мосту Патона трамваи идут медленнее. Умедляют ход. Яшунино слово - «Умедляют…» Потому что - хорошо, красиво! И не только правобережье - с Лаврой и схилами - а и левый, белый, новый, высотный. И, конечно, Днепр, Днипро - влекущий воды свои. Мудрый, неспешный. Далеко не всякий вагоновожатый умеет идти на самом малом ходу, молодежь норовит рвануть, а для движения по мосту требуется, - правильно Яшуня сказал, - умедление. Ум сердца. А то как чаще всего бывает - не успею выйти во двор - вылупятся, гусыни, и давай стонать: - Ах, какой костюмчик! Ах, какой костюмчик! – Га-га-га! Га-га-га! Комедия, Пат и Паташон, честное слово. Куда, спрашивается, гнать?! Ты посмотри на Лавру, как на меня, всю эту красоту увидь и разгляди, оцени, значит, и покрой с разрезами, и ткань белую, добротную, а главное, как сидит, как стройнит и подчеркивает, как благородно, достойно, как вам к лицу эта золотая шляпка с крестиком – рассмотри все это, и выскажись по делу, не гони, доставь радость и мне и Лавре, а главное - сама за нас порадуйся.
Но кто на это способен?
С Лаврой, конечно, легче - что можно иметь к Лавре, кроме умиления? – но и здесь, как Яша говорит, надо что-то иметь за душой…
Вот и Днепр, Днипро, разлившийся во всю ширину, умедляет воды свои. И текут две реки - по мосту и под ним, - впитывая красоту и мудрость взаимную, только одна течет от нас на восток, в Дарницу, в обе стороны и обратно, по кругу, а другая - с севера на юг, от начала и до конца. До конца…
Хотя… «конец реки - начало моря». Яша много знает такого, умеет сказать.
10
Вот оно как - в Святошино, на второй просеке еще пригород, а на первой уже город, пятиэтажки, магазины, заводы… На Нивках опять немножко пригорода и дальше - опять заводы, номерные, военные … Да-да, все у нас под номерами… Так и говорили: до п\я номер такой-то вам надо 15-м ехать трамваем, а до п/я – такой-то - этим можно, 14-м, п/я - почтовый ящик, это в целях конспирации, будто бы адреса у завода нет, нельзя врагу знать адрес, а не то пошлет по этому адресу посылку, п там бомба, и что? На Подоле номерных меньше - метизные, протезные, обувные, артели всякие, а у нас в Дарнице - полно: на 125-м - танки ремонтируют, а на 236-ом - ракеты делают - это все знают, и кондуктора, и дети. Но вслух об этом говорить нельзя, и номера эти секретные произносить надо тише, вокруг могут быть шпионы.
- Ой, я вас прошу! Какие шпионы! - говорит Соня, когда какой-то дядька в сером плаще делает ей замечание. И все-таки понижает голос: - Человек спросил, куда лучше пойти на работу - конечно, на военный, - и зарплата выше, и садик, и дом отдыха свой, и пайки. Ему всякий скажет. И подскажет, где выйти, как пройти. - «Не положено. » Я сама всю войну на патронном… - бурчит Соня, понимая, что дядька прав.
Бывает, на каникулы или после, или на субботу-воскресенье - мы с Соней едем вдвоем. Я всегда сажусь у окна, а Соня на проходе и каждому хорошо, за окном всегда что-то интересное, например, инвалидки, маленькие машинки, летом без верха, открытые, как те, что едут с маршалом на параде, и как они пытаются догнать наш трамвай, некоторые догоняют, и видно как дядька тот, лысый или с развевающимися седыми кудрями - радовался, что догнал и махал нам в ответ из машины. А бывает, мы едем втроем - я, Фелик и Соня, его встречает тетя Бузя на конечной, его просили довезти, и мы сидим рядышком, играем в номера, вы знаете, чтобы сумма двух первых цифр на номере машины равнялась сумме двух последних. - «22-13! 14-41! 21-30! - кричим наперебой. Кто первый увидел – тот выиграл. И Соня успевает следить и за мной, и за Феликом и за сумками, изредка поддерживая разговор с соседями по вагону. У детей, слава богу, занятие, можно и поговорить, сказать пару слов, а больше послушать, приглядываясь, определяя внимательным оком, кто почем.
11
Когда в окно смотреть надоедает, я принимаюсь за пассажиров, как Шерлок Холмс, но начинаю с ног, то есть с обуви, у меня свой метод. Чистые галоши, плащ, портфель, низко посаженная шляпа и рядом другой - резиновые сапоги, рюкзак, что-то большое в чехле, плащ-накидка с капюшоном. Подозрительно. Моросит, а галоши чистые. Перескочил из легковой? Сразу на подножку трамвая? Уходит от слежки? Или следит за этим, в сапогах… Ушей не видать, вот жалко… Есть такие - петлистые - уши… Я кошусь на Соню, замечая, что и она присматривается, изучает.
- Бабуля, - уловив ее внимание к женским ботикам напротив, спрашиваю шёпотом, когда дама вышла, - бабуль, а что?
И Соня, понизив голос, сообщает по секрету:
- Аветисян… Голову даю на отсечение, его работа. Как он все-таки делает! Какая колодка! Значит ее муж работал в ЦК, - ботики-то не новые, - говорит Соня и умолкает, потому что ребенку это не надо, всего говорить не надо. А про себя думает: поперли его, как пить дать поперли, прятала их под себя, под сиденье, неловко ей в потоптанных, видите ли. Привыкай, в трамвае едешь, не в ЗИМе. И в авоське у нее всякое из нашего гастронома, в авоське, а не в сумке, отвыкла, значит, уже от пайков, за пайками с авоськой не ездят - лишние глаза, чтобы не колоть, не мозолить. А сама - молодая еще, не старая, значит из секретуток, из тех, кто и семью мог разбить, а за это могли ему и строгача по партийной линии, и попереть вполне свободно, старые жены, брошенные, так легко не сдавались…
(И я вспомнил - дверь на кухню была открыта. Яша кушал, а бабушка ему рассказывала: - К Секретутке, - говорила Соня, имея ввиду нашу, с первого подъезда, - бывшая его два года ездила. И кричала под окном, - что она только ей не кричала. И плевала в окно, и все проклятия какие есть слала на её голову. А те боялись выйти. Нет, просто так ездила, не за мужем, так, ради удовольствия. А когда бывший умер, он скоро умер, ездить перестала…)
Соня задумалась, глядит в пустоту и, поджав накрашенные губки, мелко в такт вагону кивает…
- А то был рыбак, да? А этот с портфелем?.. - вывожу я Соню из гипноза, - А секретутка? В ботиках. Это была секретутка? - шепчу я, и Соня смотрит на меня с интересом, если не сказать больше.
12
Вторник и четверг на одной и понедельник-среда-пятница - на другой, как закон, как на работу.
- Как на работу… А почему нет? В цехе наката я уже натягалась, спасибо, напанькалась, имею подяку. И, спрашивается, кто мне дороже, этот идиот Вовка, и такие же еще пятнадцать полудурков или золотце мое несчастное, брошенное на произвол судьбы? Да, на работу. У черта-на-кулички. И в дождь, и в град. Как закон. «Вы себя не жалеете!» - Ну и сиди себе с Болонкой с утра до ночи, Пат и Патошон, перемывай из пустого в порожний. А Валька как не ездила к тебе, так и не ездит, и ребенка не дает – бабушка, одно название – «Я так устала, так измучилась!» - на два дня завезли, так она уже глаза закатывает, тьфу, прости господи…
13
В дождь, особенно когда моросит, Соня, прижав к себе кошелку, засыпает, и я смотрю в окно просто так, не пытаясь найти никакого занятия или смысла. И мысли о том, что после третьей просеки идет вторая, а после второй - первая, никакого порядка этому миру не добавляют, и даже магазин «Старт», спортивный магазин на первой просеке, где в рыболовном отделе работала тетя Циля, Феликина мама - нет - три, два, один - старт! - не слышалось этого, несмотря на частые старты космических кораблей, не слышалось - слишком длинными были остановки. Это сейчас время сжалось и летит быстрее и быстрее, и от этого кажется, что смысл может быть и есть, или во всяком случае его больше.
И я засыпал и просыпался, не понимая, что я? где я? Мы с Соней смотрели осоловело, залитое дождем стекло искажало, и наконец, понимали, что до пересадки, слава богу, еще далеко, что мы не проехали, хотя, как это – конечную – проехать? Все хорошо, кошелка, ребенок… Едем…
Именно в дождь, в промозглое нездоровое время, Яша чаще всего звонил и выговаривал маме, а равно и в пургу, и в гололед, одно и то же, каждый раз повторяя одно и то же, и мама слушала, слушала терпеливо, не прерывая, не пытаясь ни возразить, ни оправдаться, обещая, что она обязательно что-то придумает, завтра же займется, пойдет договариваться насчет замены и уже к Новому году добьется…
- Не понимаю, чего ты это терпишь? - после очередного Яшиного выговора замечает папа, - Ты что, не можешь поменяться на первую смену?
- Могу, хоть завтра, и что? Куда она денется? На другую работу, не к Яше, она не пойдет, а к Яше уже некуда, ее уже везде узнали - министершу. Хорошо, она будет сидеть дома, раз уберет, два уберет, а дальше?
С Рудичкой лясы точить, или во дворе на лавочке с Болонкой и Секретуткой? Слава богу, она этого терпеть не может, так она его будет грызть, без этого она не может, и он это понимает, и я это понимаю - и Софа, все это понимают. Яша, наверное, и звонит в ее присутствии… А куда новое что-то надеть? Шляпку, костюмчик. Не во двор же. Это игра такая, семейная…
14
Скоро мои мучения кончатся. Каникулы! Летние, самые большие, бесконечные. И я даже не жду конца четверти. С ЛеонидАбрамычем мама договорится и сама заберет табель и грамоту, когда пойдет на родительское собрание. И мы ждем, когда меня отвезут.
- В эту субботу? - спрашивает Соня.
- Наверное в воскресенье. В субботу я дежурю. А в воскресенье мы привезем.
Сегодня - понедельник. Я уже собрал книжки. И коробку с монетами, чтобы меняться, плетенки, проволоку для них, я сам научился и всех научу; фонарик можно не брать, у Яши - китайский, и он мне дает. А батарейки - да, на запас… «Историю древнего мира» - новый учебник, интересный, про загробный мир, я уже листал. Шерлока Холмса… Ножик, компас надену на руку, - А зачем эта? - Гайдар у тебя по программе, - говорит мама, - это интересно, про шпионов. - Шапочка, мотоциклетные очки… - Зачем они тебе, возьми вот эти, от солнца, и стекла здесь пластмассовые, не побьешь… Новые сандалики, шапочка… Модель, коробка с моделью планера не влазит никуда, только в руках. - Ну, хорошо, а мяч?! Что там ни у кого мяча нет? - Такого нет. (У меня литой, вечный). Если вдруг камера лопнула, играть нечем, я вынесу свой, он хоть и тяжеловатый, и пупырышки бьются больно - но всегда под рукой… Я сам понесу. Значит, мяч в авоське я возьму в одну руку, а модель - в другую. Правда, я хотел нести клетку, новую клетку для Попки, с мелкими, узкими решетками, от Пупки, чтобы она не могла лапу просунуть, а то мы уже имели приключение… - Шапочку, носки, трусы, две пары сандалий… - А кеды! - Куда их брать. Выбросить пора. (Ага, а пока новые купят, в чем бегать?) У Цили купите новые. Но я беру. - Куда уже - некуда! - Можно в клетку засунуть…
Да, вещей получается много. В воскресенье мы поедем втроем: я, мама и папа. А если у него дежурство? Или командировка? Или я вдруг заболею…
Завтра - вторник и пока еще ничего не понятно. Но вещи мы уже собрали. И останется только среда, четверг, пятница и суббота. Четыре дня. То есть пять.
15
На наш 21-й, чешский трамвай - особенно, когда он летит по набережной, папа говорит: - МИГ-21-й! Говорит одобрительно - скоростной истребитель.
- А МИГ-14 - спрашиваю я - старичок? Как наш трамвай?
Оказывается МИГа -14 не было, был МИГ-9, а потом сразу МИГ-15. Папа на нем техником работал, еще когда в Румынии служил, и даже летал на спарке, на учебном.
- МИГ-15 - отличная машина, а твой 14-й трамвай против чешского 21-го - считай как поршневой против реактивного, допустим, как АН-2, кукурузник, или сейчас другая модель есть - АН-14, тоже поршневой против 21-й машины, против МИГ-21. Да, - говорит папа, - интересно получается. Поршневой, гражданский - против реактивного, боевого…
А я другой секрет раскрыл. 14 - это семь умножить на два, а 21 - семь умножить на три: два раза в неделю, неделя же - семь дней! И три раза в неделю!
- А ты говоришь не ездить. В трамваях записано, - пересказывает Соня мое открытие Яше, и они смотрят на меня с одобрением, смотрят многозначительно. - Что значит, хорошее питание! - замечает Соня и Яша готов подтвердить, деваться некуда. Действительно - 14-й и 21-й - и как он, нивроку, заметил! - смотрят на меня, переглядываются, и Яша мелко кивает, мол, вот оно как - кто-то там кинул кубики и выпала - на одном - двойка, на другом - тройка, но главное счастливое число семь, хорошее число, спасибо ему, бросавшему. - Но ничего этого Яша не говорит, это я уже сейчас догадываюсь, когда сам стал дедом - семь приносит счастье - и во втором поколении, и в третьем, и даст бог, в четвертом.
- Нат Пинкертон! – заявляет Соня. - Будет и в нашей семье следователь.
- Э-э… - Яша, уловив иронию, подыгрывает. - Лучше - доктор, как мама: профком-местком, доноры-гоноры - все тридцать три удовольствия… Доктор Ватсон, ватки тыкать!..
- Перестань, балабол, - обрывает Соня. - Она свое дело знает.
И Яша кивает.
16
Днепр. А лучше - Днипро. Широко. Величаво. В Полтаве мы жили на Гоголя, я работала в библиотеке и мечтала когда-нибудь увидеть его, необъятно-широкого, забраться повыше, сесть на лавочке и следить, следить… А теперь могу хоть каждый день. И по два раза на день. Туда и потом обратно. Ты хотела - и ты получила. Потому что, если не я, то кто? - Значит, я и сейчас, и по графику. С полными туда и с пустыми обратно. И он - Днипро - так мне иногда кажется - смотрит на меня, протекая, и на мост Патона и на трамвай. И готов следить и рассматривать в любое время. Всегда. Вечно. Ну, почти вечно, без малого. «Дура! – думает, наверно. – Молчит…
Полтава, милая сердцу Полтава… Купы зелени. Идешь по центральной улице – как в саду. А Кисловодск. Какой там воздух! – сонины ноздри подрагивают, и я представляю, я догадываюсь, о чем она сейчас… - Везде и всюду. И Святошино – нельзя отнять - все такое курортное, дачное. Домики, сады, палисадники. Нет, это хорошо… Выйти, правда, некуда. Летом – пыль, весной и осенью – грязь. На базар… – Соня поднимает брови так, что, кажется, добавляется третья закорючка. (Вот о чем она думает.) - Квартирка, конечно, ничего не скажешь, все удобства, телефон. Но – село и есть село. И обмен предлают никудышний – одну за моих две. Какая наглость! Ой, дура, если бы я знала… И что я особенного прошу? Пусть будет скромная, пусть не в самом центре, не на трассе, конечно, что, мало окон во двор, или на парк - но в городе, и можно было выйти, пройтись, а не трястись больше часа. Как в Полтаве, только не первый этаж, или как в Кисловодске… Столица Украины. Министерство. Дети поступят в вузы. Ай-яй-яй! Три года – и коленом под зад. Технорук артели инвалидов, господи прости… Дети, да, ничего сказать не могу. Но кому хуже всех? Правильно Секретутка говорит: как в ссылке. И ребенка не видела бы. Золотце мое дорогое! Не видела бы, черта бы лысого они возили, если бы не я… – И Соня начинает пыхтеть, - я догадываюсь, почему, - но глянув на меня, вздыхает, успокаивается.
Мы доезжаем мост. И неба вдоволь, неба хватает на всех. Как у нас на Беличанской с балкона, пока еще не выросли тополя. Просторы: сады, деревья, птицы, небеса… Точно руки к небу, и птицы поют как в раю. Птицы не виноваты. Поэтому хлеб покрошить на балконе - первое из утренних дел, первейшее… И на базар надо пораньше, а не к шапочному разбору. - Куда тебе торопиться Попку кормить? - совести у нее нет - такое сказать. Куда мне торопиться? Яша тоже не божьим духом живет, иногда хочется того-этого, а что он видит, если я приезжаю мертвая, и уже не то что на готовку, мало-мальский порядок навести, плафоны мутные, хоть не зажигай, ковры, я не знаю, наверное тысячу лет, он сам себе гладит платочки - видано такое?
Дора мне говорит: «Так нельзя, Софья, хотя бы раз в месяц.» - А я могу? - «Шелушение. И поры. Так нельзя. Вы на себя махнули рукой.» - И что я могу сказать?
Куда мне торопиться… Родная дочь… Как что: мамочка, я тебя прошу, нас пригласили. К кому? К этой прости господи? Давай-давай! Дождешься, как я имела. Такой же точно, слюни распустит и лыбится как идиот. Она не такая. Мы подруги. Тыр-фыр! Рыцьки-пыцьки. Локти будешь кусать, да поздно будет. Сколько мне Элка и клялась, и божилась. А если б я тогда не забрала детей, если бы не уехали - она бы и в Киев за нами поперлась, голову даю на отсечение… Попку кормить - такое сказать… Родная дочь…
17
Соня сидела на табуретке и плакала, слезы, крупные, я таких никогда не видел, выкатывались из глаз, и текли по щекам, размывая пудру. И шляпка ее лежала на столе. - Что, что случилось? - А Соня всхлипывала и отмахивалась от меня платочком, и я в ужасе стал перебирать, что же могло произойти попугайчик улетел, или Пупка пропала, но она же вернется, пройдет три дня, так уже бывало, а попугайчик, конечно, вряд ли…Утюг? Газ? Пупка съела Попку?! Или что?
Или что? Мог ли я при всей книжной проницательности предполагать накопившуюся тоску и усталость, и ноги и возраст, «и вот новая морщинка, и вот, надо срочно к Доре», и ссылку, о которой уже все говорят, и может быть что-то еще, о чем даже Яшуне не расскажешь… Или что…
- Дура! Боже, какая же я дура, идиотка! - выдавливает, наконец, Соня. - Семь рублей… И я расспрашиваю, - у тебя украли? ты потеряла? - семь рублей - большие деньги - и выясняется - нет, этого еще не хватало, - Соня вытирает глаза: - Я нашла к-кошелек, на базаре. - И пошла, идиотка, - слезы опять начинают капать, - пошла, отдала его … в милицию… Они же себе заберут. Как пить дать! Семь рублей - они смотрели на меня, как на дуру… Идиотка… - вытирает она слезы. Вздыхает: что уже теперь, ничего не изменишь, а ребенка надо кормить…
- Смотри, что тебе Яша передал… твои любимые…
18
Дождь я тоже люблю больше всего. Особенно когда молнии и бабахает. Я сижу у окна и наблюдаю, как капли катаются на электрических проводах: едут-едут, катятся снизу, провода провисают - и - ап! - срывается капля и летит вниз. И так еще и еще. А дождь тяжелый, обложной. И становится темно и страшно. Яша запрещает включать свет и даже телевизор. Соня разносит зажженные свечи. Потому что электричество притягивает молнии. Однажды мы попали в такой дождь - в трамвае! - в такой сумасшедший громыхающий ливень, что вагоновожатая отказалась ехать дальше. - Окна заливает, ничего не вижу. И я спросил бабушку насчет этого, но вагоновожатая услышала и рассмеялась: - Мы сами - электричество, нам молнии не страшны!
Сегодня - вторник. Я бегу домой, перепрыгивая лужи. Только что кончилась гроза. Громкая, майская. Было так темно, что ЛеонидАбрамыч даже свет в классе зажигал. Молнии сверкали, и по стеклам так гупало и шлепало: то громом, то водой, а то - ветром… А сейчас - солнце. Везде, и снизу и сверху.
Открывает бабушка.
- Чего ждать воскресенья. Вы вчера все собрали. Покушаешь и поедем. Возьмем самое минимум. А они привезут. Или что?
Модель я держу на руках, а мяч и кеды в авоське под сиденьем. Медленно идет 21й, тащится от остановки к остановке, а на мосту еще тише, но это ничего. Главное, что мы едем. Пусть небыстро, Днепр катится быстрее, но главное - едем сегодня. Все хорошо, мяч, модель, бабушка… Едем!
Стикс, Коцит, Ахеронт, Пирифлегетон, Лета – я прочел, что все реки загробного мира включают букву «т», тупик, конечную остановку. А наш Днипро совершенно иной, и в городе у него ни конца ни начала, и говорил он тогда, на мосту, обращаясь к бабуле, о другом: пусть две-трети пути пройдено, но ведь еще целая огромная треть, и потом, впереди - обратная дорога, и на этом пути покойнее и легче, сумки пустые и ребенок накормлен, и Яше есть о чем рассказать…
Все хорошо. Соня везет меня, как такового. Яша еще не знает. Я - сюрприз. Представляю, как он увидит меня во дворе, и остановится, и, расставив в стороны руки с авоськой и портфелем, будет ждать, пока я прибегу, на секундочку. Футбол же! Не люблю я этих целований! Пусти!…
19
Как быстро проносится жизнь! С каждым сентябрем все быстрее. С 14-го на 21-й. С трамвая - на метро. Умедление? Кто вам такое сказал? На базаре - я-таки с утра успела - просто свистопляска какая-то: в пятницу - рубель десять, в воскресенье - рубель тридцать, а сегодня - полтора и не подходи!
Сегодня - вторник. С утра уже прохладно - сентябрь - но плащ надевать рано. У подъезда - те же и Рудичка.
- Здрасьсте, София Михайливно! Здравствуйте! Доброго дня! - кивают ей с лавочки под каштаном и Болонка, и Секретутка. И Рудичка тут как тут. Соня молча кивает в ответ - положение обязывает, и костюмчик, и туфельки обязывают, и между прочим авоська и кошелка, полные, тяжелые, - всем видно, куда еду… Соня заворачивает за угол, зная, что с лавочки продолжают кивать и улыбаться вослед:
- К косметичке поехала…
- Конечно, столько возить - и не такие крема приготовят…
И Рудичка, мерзавка, кивает.
