Моя бабушка, именуемая соседями то «пани министерша», а то – «директорша», не могла ходить к какой–нибудь простой косметичке, а только к лучшей, к самой известной и естественно, самой дорогой. И помаду двух видов, и тушь для бровей и ресниц, и краску для волос, и четыре вида масок, а главное знаменитый крэм – утренний, дневной и вечерний – она получала у Иры, принимавшей бабушку, не как всех, – на Крещатике, в «Черемшине», – а приватно, у себя дома. Они были похожи, красивые ухоженные женщины, одетые по последней моде, знающие себе цену. Отношения у них были дружеские.
Однажды Соня взяла меня с собой.
– Дорочка, – сказала бабушка, – посмотрите моего внука, что это у него на лице? Не дай бог, ни псориаз? Или что?
И та взяла лупу и, касаясь пальчиком у меня под глазами, – в полной тишине внимательно осмотрела и, наконец, заключила:
– Хочу вам сказать, Сурочка, что это, слава богу, ни псораз – это банальные веснушки. Вот, возьмите этот крэм, он хотя и не дешевый, но я на своем внуке тоже не экономлю, за три недели личико будет беленькое, как у девочки, я вам гарантирую.
При словах «как у девочки» я, естественно, вспыхнул. И так над веснушками весь класс смеется, Василисой обзывают Прекрасной. И эта еще, туда же…
– Ну, точно как мой! – засмеялась Ира-Дора. – У моего в двадцать лет они выскочили. Он уже в театральном учился, героев желал играть, – конопатый. Тоже прикатил, помоги, убери… А теперь – мужчина хоть куда, вся страна знает. Певец, артист!
– Да, – кивала бабушка, – еще бы! Будьте здоровы, Дорочка!
– Приходите, Сурочка!
– Счастливо!
– И вам дай боже! Приходите!
– А почему она называет тебя Сурочка? – спросил я, когда мы возвращались домой. Припоминая, что и Яша иногда тоже так говорил.
– Не знаю, – бросила бабушка, явно недовольная моим вопросом.
– А чего ты тетю Иру называешь Дорочкой? – не унимался я.
– Та–а… Какая тебе разница?!
– А кто ее внук? А что, в двадцать лет еще могут быть веснушки?
– Не знаю, – наконец, ответила бабушка, – может быть… А внук ее – этот ваш хрипун, Высоцкий.
– Кто?! – я будто не расслышал.
– Высоцкий, Владимир Высоцкий… Что с тобой? Тебе не хорошо?
Высоцкий… Я замер как вкопанный, я не мог поверить, представить не мог, я был в доме, где бывал Он, со мной говорила Его бабушка, и касалась меня так же, как и его, и крем, и у Него тоже могли быть… тоже были веснушки?
Как описать мой восторг, мою эйфорию? Явление инопланетян?! Живой дедушка Ленин повязывает мне пионерский галстук?
Знаете, я вдруг понял, что он – тоже внук. И все оказалось возможным – я ведь тоже и писал стихи и учился играть на гитаре, и Он, Высоцкий, оказывается не где-то Там, гарцуя в облаках на Пегасе, а вот, рядышком, в Киеве, у тети Иры, то есть Доры, и значит в нем течет та же киевская кровь, что и во мне, и все осуществимо, все реально – и Его путь – на самом деле тоже шел мимо веснушек.
– Бабушка! – очнулся я, – Бабуля! А можно я тоже буду звать тебя Сурочкой?..
Соня умела посмотреть.