Эваколист

Сегодня 29-е сентября. Я уже почти дописал рассказ, и тут в инете выскочило «эвакуация из Полтавы», воспоминания еврейской девушки, выпускницы 1941 года.

«Всё мое приданое, так говорила мама, ушло за эваколист, баснословные деньги – 16 тысяч рублей – за эваколист, за пропуск из города.»

Я прочитал эти строки, перечел еще раз. А ведь сегодня годовщина Бабьего яра, подумал я и понял, конца этому не будет. Мысль, эта подлая мысль подошла и села напротив. И я уже понимал, что не смогу найти документы, подтверждающие, что начальник эвакопункта Полтава-Южная не был причастен к гешефтам с эваколистами, что Яша не имел к этому никакого отношения. А, значит, весь мой рассказ – и спасение семей, и накормленные рабочие, и знаки почета, вся эта солнечная пыль…

Я не хотел домысливать эту мысль. Я гнал ее, но целый день она не отпускала меня, она приходила и садилась напротив. Я не хотел приступать, я откладывал, я ждал от нее подвоха, какой-то хитрости, скажем, « … ну что сразу переживать, я же знаю вашего деда. Наверняка он не вымогал, не принуждал, выкручивая руки, мол, «я сейчас предлагаю за 5 тысяч, а завтра вы принесете 10, но будет поздно», а если и брал, то не себе, «вы же понимаете, я не себе, и надо мной есть, и так мягко надавливая, – я вам, именно вам…» Я боялся какого-то бытового объяснения, какой-то житейской мудрости. «Ну что делать, такой народ, и те, что несли, и те, что брали, и как они тянут друг друга и друг у друга, тянут, где можно и где нельзя, ну что ж, ничего, так было и так будет, такие вечные эти…, извините, евреи…»

Так прошел день, и вечер, а наутро я рассказал об этом отцу. Всё, от начала до конца, и об эваколисте.

Отец ответил не сразу. А я стал доказывать, что вот ведь, где тогда эти деньги? Наследства они не оставили – ни золота, ни мехов, ни машины, ни дачи. Мешок полотенец, колечко с осколками и сервиз «Мадонна» производства ГДР? Две тысячи рублей на книжке?

– Может быть, все это во время войны и ушло? Или пропало в 1947-ом при обмене?

– На что ушло? На питание? Зачем. Яша всегда зарабатывал хорошо. А растрынькать? – Жили они скромно, мама ничего такого не вспоминала. И про обмен денег Яша знал заранее, от Орлова, того самого, и успел обменять, даже хвалился, помню: – Я ни копейки не потерял…

– Да, скромно… А пальто с полированной норкой? – вмешивается в наш разговор предательский шепоток, – а своя косметичка, а Проц, лучший киевский портной? А хрусталь Богемия? А каждый год в санатории? А поступление в вузы – и мама, и дядя? Что, не правда? – лезло в мою дурацкую голову, и я не знал, что сказать, как ответить.

– Но ведь мама никогда не брала, даже цветы и конфеты боялась, – пришел мне на помощь отец. – Она была воспитана честной, и дед был честным. Я помню, как он кричал Соне, шепотом, конечно: – Я им сразу сказал, я на махинации не пойду! – шептал он, срываясь на крик, – За клевету – ответите, я вас, я вам… И бабушка: – Тише-тише… Успокойся, что ты, все знают тебя, успокойся, пойди к Крыжановскому, объясни, занеси ему пару сумочек, кошелечков, занеси…

– Ага! Занеси! Конечно…

– Да видели б вы их – матерчатые или из кожзаменителя, их делали инвалиды из обрезков, и стоили они копейки – что это? Взятка? Мелкая дача? И на это не тянули, так, как говориться, чтобы не с пустыми руками. И проесть не могли. Яша любил покушать, но дома, домашнее. Икры у нас и на праздники не было. Холодец, – да, селедочка – да. Ну, шпроты, баночка… Покупать ли вторую уже решали, советовались. И не пил. Ром в баре простоял двадцать лет. Одна-две бутылки пива в воскресенье…

И в санаторий ездил сам, бабушку не брал, сам, по льготной, по десятипроцентной, я уже рассказывал…

– А поступление?

– И мама, и дядя учились отлично. Ну, что ж, немного мог и дать, скорее всего и дал, потому что, несмотря на паспорта, всё же видно, дал наверняка, чтобы не копали, не рылись в биографиях, не задавали, как Максимов тебе, лишних вопросов. Но что дал? Путевки помог льготные. За меня же, золотого медалиста, тоже ведь, а? Но вы же дали немного? А?

– Знаешь, – проговорил отец, – я все-таки думаю, что дед не брал, – он был, мне кажется, честным человеком. И он, и мама верили в те идеалы, верили искренне и принципиально. Нет, он не брал. Так и напиши. Ну, и поясни, конечно. Ведь ты же не брал, и когда преподавал в вузе, и потом? – И поглядел на меня искоса.

– Не брал. Со студентов – никогда. На госслужбе тоже. Хотя и работал всего год. Если бы больше… Кто знает. А в бизнесе – как тут отличить лихву от заработка? Да, нет. Практически не брал.

– Значит, и дед. Не переживай.

– А причем здесь дед? Путевки, кошелечки… – мысль хмыкнула. – Ну, не он, так другой. Что это меняет?