Аку-Аку. Ронго-ронго. Маке-Маке...
Окрыленные слова
Мне снились птицы.
Много птиц. Птицы заполнили все, и небо и землю. Весь мой сон. И не просто заполнили - заполонили – жили в нем: вылупливались, носились, клевали, гнездились, высиживали птенцов, улетали и возвращались...
И вдруг - запели. Все разом. И те, что умели летать, запели о небесном, а прочие – о земном. И жалко стало последних – быть птицами и не летать. Все равно, что быть людьми, и не искать Бога.
Я проснулся. За окном была ночь. Океан ходил, волны накатывали и остров подрагивал, точно лайнер в турбулентном потоке. И я снова уснул. Под самое утро сны вещие, тонкие, истинные.
Снова побежали картины:
Золотой Петушок, и Рухх, и «птички» на погонах у папы, и Чайка по имени Джонатан…
Ожили птицы на гербах: российском, германском, американском… И наш тризуб – затрепетал, вскинулся. Стая росла. Как много гербов «с птичкой», с орлами!
Наконец приблизились кондоры. Тот, детский, жюльверновский. Схватил меня и понес, поднимая все выше и выше.
Вот они - внизу. Горы.
Взлетающий Кондор - горою - в начале Священной Долины, и Нахохлившийся - в конце. И Черноголовый кондор - передней горкой - на фоне снежной вершины Сан-Хосе в Ло Вальдесе, и там же - «индейский камень».
И мы уже летим вместе, мы - одно, как в «Аватаре». Взмываем и, пройдя над вершинами - вниз. Быстрее, быстрее! На бреющем, так низко, что рисунки, огромные рисунки Наска слились в одно непрерывное мелькание. И только взяв курс на океан, поднялись и я, оглянувшись, схватил на мгновение: «Плоскогорье. Борозды свиваются в рисунки. Вон - Кондор. А там – Птенец...»
Я снова проснулся. И слушал, вслушивался. Океан шумел, напоминая, шептал: “Божество Ашшур – у ассирийцев, Симург – у персов, Исида – у египтян”. Океан накатывал: “Гаруда – у индусов, Морриган у кельтов, Сирин – у славян”. Уходил, утихал: “Ангелы, Архангелы – все крылаты, все...”
Нет, не случайно бают о Вороне и Кукушке, как о мудреце и пророчице, об Аисте - и тайне рождения, о Фениксе - и бессмертии, о Петухе – провозвестнике зари и победителе темных сил...
Птичий, в отличие от Кошачьего, - не привязан цепью к дубу. Птичий - принципиально свободен. Свободен по природе своей. Потому что рассказать, поведать о тайне - это только полдела. Нужно идти, плыть, лететь. Он - Птичий - перевозчик, путешественник. Волшебный, несущийся за тридевять земель, в тридесятое царство, и нет равного тому помощнику верному, отчего и редкая сказка без него обходится. (Вот откуда на гербах.)
С высоты птичьего полета остров Пасхи напоминает орла. Правда, поначалу меня смущала различная длина крыльев, но, глянув в ночное небо, я обнаружил, что и Аль-Таир (альфа Орла) делит созвездие на неравные отрезки. Созвездие оживает. Всматривается зорко, чувствительно, цепко. И я вглядываюсь в ответ и вижу - нет, конечно, это невозможно - вижу “Глаз” - удивительную туманность, обнаруженную в сверхтелескоп совсем недавно.
Вот-вот, еще мгновение и, поджав одно крыло, сорвется он, ринется вниз...
Кажется, и остров в зависимости от ракурса то летит, то плывет, сходство то улетучивается, а то усиливается, будто и не остров вовсе, а нечто крылатое в дымке - придуманное, неуловимое. Местное название острова - Рапа-Нуи - как видите, тоже крылато, причем, одно из них (Нуи) - короче другого (Рапа). Аль-Таир, Рапа-Нуи, Кон-Тики... Похоже, что имена эти слетели оттуда...
Не потому ли здесь так популярна птичка: в легендах и статуэтках родовых пещер, в рисунках - от примитивных пещерных петроглифов - до Птицечеловека. И он же – Птицечеловек - на табличках ронго-ронго…
... Пять утра... Лучшее время. Ранние полусонные мысли идут чистейшим потоком, слетают с небес неожиданными открытиями. Нужно только немного подождать, понежиться... И тогда проявится очевидное. Значит, так:
Ронго-ронго - окрыленное слово.
Звук «О» - обозначен на табличках четырехпалым символом.
«Три черточки и большой, три черточки и большой... - так старик цитировал Доктора. - Четырехпалая лапка.»
Отсюда следует...
Конечно... Как же я раньше?!
Лапка-то на «ронго-ронго» - птичья!
- Птичья! Птичья! – загомонили вокруг...