26. Рано Рараку (третий день на острове)

«Самое главное, - говорил о.Александр, - это встреча. Если каждый из вас серьезно подумает о своем внутреннем пути - как таинственны сцепления обстоятельств, пересечения людей, книг, жизненных ситуаций, - он поймет, Кто его вел, Кто продолжает ходить по миру, стучать в бесчисленные сердца и звать людей за Собой и к Себе».

Таксист согласился везти меня за десятку, но просил никому об этом не рассказывать.

- Я местных не понимаю – ну и что, что суббота. Есть работа – работай. А хочешь три часа в день и два выходных – так не жалуйся. И не завидуй. «У тебя – четыре машины...» И возьму через месяц пятую. Вы, кстати, арендовать не хотите? У меня – недорого.

Педро (снова Педро…) - чилиец. Приехал на остров с женой и дочкой. За пять лет раскрутился, хочет еще завести лошадей, и велосипеды – сдавать в аренду для туристов, а потом выкупит домик. А так 200 баксов каждый месяц отдавать... Или, как вы считаете? Лучше, может, свой построить? Прочный, каменный. Не то, что здесь, из щитов, из тростника – дунь и разлетится...

У него, кстати, своя версия происхождения моаи:

- Пришельцы дурели от безделья – остров маленький, скука, тоска – народ надо чем-то занимать. Иначе анархия, преступность, разврат… Вот и придумали шоу - скульптурно-спортивное! А меня занимать не надо, я скучать не умею…

Старик? Глухой? Беспалый? Маленький такой? Знаю. Кто ж Эдичку не знает... Зачем он вам? Я сам вас в пещеры сведу… Хотите завтра?

Я промолчал. Педро парень хороший, мне такие нравятся, но шепот камней, увы, заглушает.

Он привез меня рано. К Рано Рараку надо приезжать пораньше, пока туристы завтракают. Потом их доставят сюда. И начнется: группы множатся, гиды тычут разноцветными зонтами в статуи, поражают количеством стоящих и размером лежащих, ведут на гребень кратера – гуд вью фор фото! - и обратно, по машинам. Потоком…

Вот и я заспешил, ускорил шаги и первых моаи снимал торопливо. Я понимал, как опасно потеряться в этом потоке туристов, и оттого сам засуетился и упустил бы, наверняка, прозевал самое-самое – если бы не гора, увенчавшая полуостров Поике. Словно огромная пирамида оттенила она окрестности Рано Рараку: каменистые поля, разделенные невысокими изгородями, ритуальный плац, платформу и на ней - пятнадцать фигур, чернеющих на фоне моря. Утренний туман - тот самый “дым голубоватый, подымающийся над водой” - соединил гору, сотворенную Богом, и богов, изваянных человеком. И вот какая картина пришла мне на память: Гиза. Силуэт Великой пирамиды. Фигура Сфинкса в закатных лучах. Лапки сложены, лик безмятежный. Хочется глядеть и глядеть, не отрываясь, но гид торопит, туристов просят к автобусам. «Пора! – говорят им. - Пора возвращаться…»

А здесь у меня целый день впереди! Раннее утро, такси будет вечером. Необходимое спокойствие вернулось; в окошко видоискателя всматриваюсь без суеты, не отвлекаясь на стук сердца. Как и следует тайнолюбу.

Взобравшись на гребень, я снова пошел налево, собираясь обойти кратер по часовой стрелке, но уже не снаружи, а внутри кратера - в отличие от чаши Рано Као – Рано Рараку напоминал блюдце. Вокруг озера, по берегам поросшего тростником, вилась едва заметная тропа. Яркая светло-салатовая трава, темно-зеленая вода в промежутках - справа, и многоцветный - от соломенного и ярко-желтого до оранжевого и буро-красного, даже фиолетового - песчаник слева, давали особое сочетание, имеющее смысл, угадать который мне не удавалось.

И тут я увидел - кого бы вы думали? Верно! Кошачьего – песчаного, небольшого, размером с детскую кроватку, сохранившегося плохо, и оттого, наверное, тихого и молчаливого. Тут уж я не торопился. Обошел кругом. Снял с разных позиций, стараясь, чтобы обычный туристский мусор – бутылки, банки, обертки – не попал в объектив, и присел рядом, в надежде уловить, услышать; котик молчал, сопел, и лишь когда я поднялся, - шепнул: “марсик” – так, наверное, его звали, но почему с маленькой, а не заглавной буквы?..

Откуда эти мысли, фантазии? Кто шепчет? И здесь, как и в Рано Као, первым меня встречает Кошачий…

И валуны, и цветная земля кратера готовы что-то рассказать, явить. Я вгляделся в рельеф и увидел кречета - настоящего, живого, - на фоне осыпи такого же колера. “Обратите внимание - сообщала осыпь, - на эти бурые выходы там, где замерла птица. Всякий студент-геолог знает, что это… » «Я прилетел сюда, - перебивал кречет, - не случайно, - делать мне больше нечего! – а затем, чтобы вы заметили меня, представителя гордого-горного… Тайна крылата...”

Голоса приходили... Звучали? Не знаю. Это другое. Возможно, кратер действовал как пирамида или каменное зеркало, усиливая дыхание живой, а равно и сопение и лепет только на первый взгляд неживой природы. И пусть невнятно, сбивчиво, шепеляво, - пускай я сомневался, – но чувствовал: Что-то будет впереди. Что-то, может быть, самое-самое…(Самое-самое... Окрыленное!)

Так я добрался до противоположной стороны Рано Рараку и отсюда, с красного марсианского гребня увидел туристов. Фигурки появлялись там, где утром стоял и я, – на длинном покатом крыле, крыле гигантском - ангельском или демоническом. Фотографировались и, слава богу, задерживались ненадолго.

Эй! - замахал я зачем-то. Но там - не увидели, или не смотрели.

К полудню, пройдя примерно 3/4 окружности кратера, я вышел на самую высокую точку. Привалился к лежачему недоделанному истукану и вдруг ощутил себя на троне, на Троне! - на том единственно достойном месте для каждого человека на Земле! - И жадно наминая и запивая бутерброды водицей, быстро нашел Кошачьего, малютку «марсика», и там - за разноцветием Рано Рараку, фигурками моаи, за малыми горками-вулканчиками, аккуратными, словно пирамиды, за полями и перелесками - в дымке - старого знакомого, Рано Као. Дальняя кромка кратера возвышалась, и всем видом своим являл он Око - овальное, сощуренное Око, глядящее вдаль.

Все повторялось. Трон... Кошачий... Человек обязан вглядываться, всматриваться, пожирать этот мир глазами. Двумя глазами - словно ранами, жаждущими исцеления. Рано Као... Рано Рараку...

...Лавра. Да, именно так. Обилие моаи и платформ, фабрика идолов, многообразие петроглифов и статуеток различных религиозных культов, тщательно скрываемые родовые пещеры...

Остров создавался, как сакральный, священно-сокрытый. Отсюда, с гребня Рано Рараку это уже очевидно. Подобие Мачу-Пикчу, Гелиополя, или, может быть, - Лхасы. Град небесный. Когда-то в ХУ1 веке Гитмар Мекленбуржский насчитал в Киеве более 400 церквей. А тут более 400 моаи. Тоже священная земля. Иерусалим земли рапа-нуйской.

Аргументом в пользу Лавры является и ронго-ронго - письменность, в те времена - синоним тайного знания. Если учесть к тому же, что жители соседних островов грамоты не знали.

И наконец четырехпалая рука на табличках. Не о мощах ли намекают? Лавра без мощей, без особого рода чудес, без артефактов, без легенд - и не Лавра вовсе… Здесь же всего в изобилии! Мистические образы Кошачьего, Птицечеловека, Плачущего глаза, необъяснимый ритуал отбеливания рапа-нуйских девушек... А притча об Эстеване Эдане, последнем длинноухом - хранителе, спасителе тайн. А байки старика с кошками…

Итак, остров сакрален. Вот только непонятно – почему именно этот - о.Пасхи? Почему не Галапагосы или Гавайи?

Меня всегда мучил вопрос: почему Киев - место сие, эти именно берега Днепра – не ниже и не выше?

А совсем недавно в интернете обнаружил, что на карте рельеф Киева повторяет некий профиль. Волевой, мужской, с характерным хохолком-хвостиком-оселедцем. Чей, спросите? Шумера или трипольца? А кто-то узрит в нем индейца или казака. Ясно одно: в основе Города - Лик Человеческий. Значит – человечный.

Киев-Киев...

А тут?..

Для чего созданы острова... Чтобы каждый, в том числе и не одаренный альпинистским здоровьем, мог ощутить себя покорителем вершин. И в самом деле – стоило забраться на гребень Рано Рараку – каких-то двести метров – и ты уже на вершине шеститысячника, и не важно, что большая часть горы – под водой. Чувство горнее, ощущение близости к небу – вот критерий выбора места для Храма. Лавра наша и Мачу-Пикчу – именно такие...

Глянув вниз, я обнаружил, что у стены кратера начиналось ... поле? Нет, вырасти на нем ничего, кроме камней, не могло, скорее - поле-не-поле: редкие кустики выжженной травы пробивались сквозь валуны, большие и малые. Перегороженное зачем-то несколькими каменными валами-заборами, продолжалось оно до дороги, по которой изредка пробегали такси и туристические автобусы. За ним открывались ритуальный плац, и платформа, самая большая на острове, с пятнадцатью моаи, а за ней – отвесные склоны Поике, океанские дали. А там и Америка.

Если Хейердал прав, то они – длинноухие - должны были приплыть именно сюда, обогнув Поике слева - справа берега полуострова для высадки не годятся, - слева, во-он туда – в бухточку сразу за платформой. И действительно, присмотревшись, я увидел недалеко от нее строение в виде перевернутой лодки, но современное, двухэтажное, за ним – маячок, яхту, развешенные для сушки сети.

- Вот где искупаюсь! – подумалось мне, и солнце, разогнав облака, идею мгновенно одобрило; снизу, с поля-не-поля потянуло теплом нагретых камней, высушенной травы, и я решил не замыкать круг, а спуститься здесь, с кручи, и наверняка спустился бы, будь у меня альпинистское снаряжение и опыт скалолаза. Или, скажем, дельтаплан и соответствующие навыки. Или – крылья. Легкие, дюралевые, помните, из довоенного кино? Я представил, как соскальзываю с обрыва и, выходя из пике у самой земли, на высоте каких-нибудь полутора-двух метров мгновенно, то есть достаточно медленно, чтобы ощутить прелесть полета, перелетаю один, затем второй, третий каменные валы и мягко, а не локтями и коленями, торможу у самой воды во дворе смотрителя маяка...

Мне же пришлось движение по гребню завершить, протопать еще целый час и выйти туда, откуда вошел. Солнце припекало. Устал и захотелось свернуть направо, к стоянке автобусов – там тень, вода, киоск… Соблазн был велик. Но разве я похож на такого? И тропа повела налево - я не спросил, почему.

Так я вышел к подножию кратера – как раз туда, куда собирался спуститься или слететь, и был вознагражден за труды - встретил моаи необычного.

Всем известен истукан типичный – унылый, узколобый чурбан, вытянуто-дегенеративный, утконосый жаборотый, сутулый, безногий бюрократ в шляпе. Я, кажется, догадываюсь, кто этих уродов ваял. Вот оно - овеществленное в камне проклятие - в спину уходящему страннику: «А что б тебя там, куда несет, плющило-корежило! И перекосило! И чтоб тебе ноги отнялись!» - И совсем уже нецензурная тирада насчет еле обозначенного (процарапанного) висящего органа - плач местной Пенелопы в стиле моаи.

Этого же - нетипичного - ваяли с уважением и любовью. Потому и на человека похож: обратите внимание на форму головы, черты лица, пропорции тела. Оказалось, он намного старше своих стилизованных потомков, а, может, и не потомков – уши у него тоже человеческие, нормальные. Короткоухий?

Он сидел на корточках, лицом к стене кратера, и смотрел на нее, как на икону.

...Сейчас мне многое кажется понятным, а тогда, в момент первой нашей встречи ничего особенного я не заметил, не обратил внимания на молитвенную позу его, не придал значения ни тому, куда глядит, ни кому молится. Эта мысль пришла позже и легла, как обтесанный, отшлифованный индейцами многоугольный камень – точно в стену моих фантазий, без единого зазора, навек. Правда и в том, что ни тогда, ни после имени своего нетипичный не назвал. Ни шепотом, ни намеком. Кто же он? Неизвестный солдат местной войны разноухих? Памятник тайнолюбу? А, может быть, это - ты сам, приведенный сюда всей логикой твоей жизни. Тогда и имя ему - нет-нет, не Эдуард, - мое ему имя. Не потому ли он не назвался: подумал, наверное, - рано, еще не время, или боялся спугнуть, отвлечь меня от чего-то более важного...

Я присел рядом с ним на корточки и поднял глаза. В двух метрах от меня вверх уходила внешняя стена кратера. Неровная, в трещинах, кое-где поросшая кустами и травой. «Лицом к лицу лица не увидать.» Не то ли случилось с Плачущим Глазом на Рано Као? И я - нет, не услышал - почувствовал: нетипичный дал направление – “прочь от стены, прямо!” - по полю-не-полю – напрямик! - хорошее украинское слово “навпростэць!” – по камням, наваленным, как пушечные ядра или дыни на барже, с риском оступиться и подвернуть ногу, в полном сосредоточении и внимании к земле, излившей свою окаменевшую душу, - опустив голову, чтобы только в самом конце поля-не-поля, дойдя до дороги, оглянуться и ...