Отец Онуфрий обходя оную обитель обнаружил огромадный огурец.
Из анекдота
А-а, вот оно что... Разводит меня старикан, теперь ясно, тетрадь хочет продать. Клаусову. Или «ронго-ронго» липовое. Намекал! Видать, куриных голов старому захотелось. Деликатес у них – наши куриные мозги. Поверил... Читал же, читал «Аку-аку», на острове сплошь – болтуны и воришки. - (деньги-то на месте?) – Говорят одно, поют другое, продают третье... Клоун! Слышит, ей-богу, слышит. Заврался, а русского не знает. Вот он и...
- Эх-хе-хе... Герр Клаус, герр Клаус... Помер – а я бежал. Домой? Куда! Я же военнопленный. В Вальпараисо, а оттуда, в трюме – сюда, на Пасху…
Бог ты мой, сколько же аферистов сюда понаехало. Доннер-веттер! И малювали, и высекали. А табличек нарезали, наковыряли. Сплошь новьё. Может, Каруся меня за то и приняла, что не врал. Устали они от вранья... Мучались... А больше всех - Эстеван. Какой человек был! Не мог! Так хотелось ему открыться – с приездом вашего Тура началось – каждому хотелось продать, да просто – открыть, разгласить – психоз начался. Однако же, истинные секреты хранил только он, Эстеван. Как он мучился! Это же какой соблазн - опровергнуть, разрушить-развеять ложное, явить истину о чуде, прекрасную чистую правду, о-гла-сить. И не выдержал – поднял парус и уплыл. Уплыл – вот человек. Уплыл, а не сказал, не открыл этим жадным, жирным, им лишь бы разъять, располосовать и кишки наружу – смотрите, мол, вот они какие - белые и смердят!
Что он за тайну открыл, твой Хейердал? Каждый, мол, хотел выпендриться? Дуру эту поставить повыше и шапку такую – под тонну? И это – правда?! Может, и правда... Но кому нужна такая жалкая правда.
Нет, прав был Доктор, тысячу раз прав – к тайне подпускать нельзя. Угробят они этот мир, как тот, прежний, угробили...
Дождь прошел. И море будто не шумело, так ярко сияла Луна.
Неброские южные созвездия уступили ей место и стали по сторонам в туманных плащах с капюшонами.
Старик взял меня за руку:
- Завтра я ничего вам не покажу... – и еще тише: – Я не ем куриных голов...