Заявление
- А если я не хочу его учить? Мой отец заявление писал. – понес Витька с нашего дома. – Почему?...
- Язык можете не учить, - отрезала “Лидочка”, - а на уроках сидеть обязаны!
И оборотясь уже к «украинке» снова подтвердила. - У Вас таких шестеро – дети военнослужащих. Имеют право.
Все мы жили в одном доме – офицерском. Но только Лотарев украинского не знал. Они только что вернулись из ГДР. А мы - и Витька, и Руслан, и я учили украинский со второго класса, и в прошлом году - в шестом – тоже. Но вышло постановлоение - и заявление написали все. Даже батько Санька – “селюка” - стопроцентный можно сказать хохол – и тот написал.
- Правильно! Чего ребенка мучать?! – решила и моя мама. – Какая с него польза?! Село...
О, мамочка моя дорогая! Спасибо! Это “крипацтво”, эти “наймычки”, эти “паны” и “парубкы”, эта вечная тоска и безысходность... Укрлит – вернее – то, что нам преподавали – (а как утверждает мой сын – и ему) – словно специально отбиралось, чтобы навсегда, на всю жизнь отбить охоту когда-нибудь взять в руки Коцюбинского или Марко Вовчок, Шевченко или Франко, перечитать... Русская литература тоже была “богата” нудотой. Но украинская...
Однако, спорить с Лидией Алексеевной, директором нашей школы, блокадницей, смысла не имело. То есть украинский мы отсиживали. Кто - засыпал, кто сидел тихо, переписывая химию. Мы с «селюком» играли в морской бой – он сидел сзади, прячась за широкой спиной Витьки Москаленко, а Витька - ерничал, выпендривался – он вообще иначе не мог.
Елена Демьянивна, молоденькая «украинка», пришла к нам на стажировку. Она старалась, а мы по привычке нудились, разрисовывая хрестоматию, швыряясь, прыская и хихикая, просясь выйти в самый неподходящий момент.
Кажется, в тот раз она рассказывала о Лэсе Украинке, о ее поэзии, болезни и любви, голос у нее подрагивал и в классе было тихо, тише обычного. “Селюк” тоже увлекся рассказом. Слушал и я. Потому, наверное, она и не выдержала, когда Москаленко снова: «Разрешите выйти!», третий раз кряду, - не сдержалась, не смогла:
- Ідіть, Віктор, ідіть, заради бога. Баба з возу – колесам легше.
- Кобыле! – мгновенно поправил ее Москаль, и весь класс заржал. И я.
Училка молчала, глядя в журнал. И класс умолк быстро. Я оглянулся: Саньок сидел, пряча глаза, и ему было, не знаю, млосно, наверное… или – кепсько, или – зле...
