Шустрик

В переходе, у Центрального универмага… Я прошел довольно далеко, пока понял, что это - Шурка, Шустрик? - с той самой Беличанской.

Грузный, ожиревший, он обтекал раскладной стульчик, и опухшие пальцы его мяли клавиши, растягивая тоскливую, душещипательную мелодию.

Я стоял за колонной и, не высовываясь, слушал и не решался подойти, потому что мне показалось, что и он узнал меня, и, прячась за баяном, опустил седую голову, чтобы - ни слоновых ног своих, выпирающих опухлостями из обрезанных сандалий, ни малиновой пустоты потертого футляра…

Шустрик. Прозванный так из-за мультика и беглой игры на губной гармошке, на баяне, саксофоне и трубе, но главное - из-за финта, обводочки, которую никто из нас повторить не умел.

У Шурки была коронка. Левой-правой, левой-правой - мяч бегал у него, - туда-сюда, туда-сюда, - меж ногами и действовал защитнику на нервы, а только тот – выбить, достать, - Шурка – раз! - с одной на другую сбрасывал, прокидывал вперед, и - опаньки! - уже у тебя за спиной!

Гоняли мы между стройкой и женским общежитием ТТУ - трамвайно-троллейбусного парка - где на первом этаже была душевая с замазанными белой краской окнами. Если подставить вечером ящик, можно было подглядеть пар, в котором то и дело возникали желтые от тусклой лампочки женские тела мокрого вида.

Хлопцы бегали туда часто (пока малого Пеликана не поймали - он ставил два овощных ящика и провалился в оба), а я только один раз, вечером, почти ночью, но из-за двойного страха так ничего и не увидел. То есть я видел одну тетю сзади, наверное, кондукторшу, но стекло запотевало, и, несмотря на мою зоркость, особого впечатления я не испытал.

Значительно лучше и конкретнее все это было видно на картах, которые Шустрик выиграл у Коськи, не все, конечно, - 14 штук - выиграл на спор, своим коронным финтом.

А дело было так.

Коська жил в общежитии, с матерью. Его боялись и любили одновременно. Он был справедливый хулиган, из которого обязательно вырос бы Робин Гуд, если б он жил в Англии, или Дубровский или Котовский, если бы это было до революции. Еще он напоминал Гавроша из одноименного фильма, носил такую же кепку и классно кидался камнями.

Перемахнув нашу речку Вонючку, каждый раз доставал он какую-нибудь ценность: финку с наборной ручкой, патроны - не гильзы, а именно настоящие патроны для мелкашки, рассыпной табак в коробке из-под монпансье, чтобы курить, а однажды пришел пьяный и стал показывать маленькие карты - открытки, с голыми тётьками, которые обнажали и совершали такое, чего ни в одной бане не подглядишь.

Мы стояли за сараем, и спиной я все время оглядывался и чувствовал, что на нас смотрят из затюленных окон, и догадываются, и знают, что мы делаем, и вот сейчас из-за угла выскочит тетя Фира, Артамонова мама, и закричит

душераздирающим голосом, будет рвать их и бить Коську по кепке и по спине всем, что ни попадется под руку, и расскажет моим; от такого стыда я не мог фантазировать дальше.

Но пока еще никто к нам не бежал, мы передавали карты, и, не успев толком рассмотреть, хватали новую, и выталкивали малого, которому нельзя, и сопели, вглядываясь в размытые силуэты.

Это было действительно страшно. За такое могли залобо потурить со школы, маму вызвать на открытый порнографический педсовет, папу в тюрьму посадить, а дедушку - на всю жизнь исключить из рядов Коммунистической партии Советского Союза. Глядя на карты, я немедленно становился Плохишом, нет, конечно, не предателем Родины, а пока еще просто буржуйским Плохишом, и потелось сильнее, и торопливые ручки захватывали и мяли карты в гадком, но желанном волнении.

А потом мы побежали на площадку между подстанцией и гаражом, чьи железные двери заменяли ворота, и Шустрик трижды сделал Коську своим финтом - Коська завелся. Еще трижды они сыграли на спор - один на один до гола - и Коська проиграл почти половину колоды.

- На! - сунул он Шустрику 14 карт и в сердцах влупил по воротам. – Смотри, чтоб только дома не нашли. Понял, козел?! - добавил он, ляпнув Шурку по затылку и потелепался восвояси.

Я не буду писать о том, какие чувства испытывали мы, глядя на Шустрика. Победить самого Коську, на два года старше, выиграть спор, а главное - карты, вы помните, какие, которые, во-первых, стоят, наверное, сколько денег, а еще попробуй достань. Мы опять побежали за сарай и там уже смотрели солиднее, почти не стыдясь и поглядывая друг на друга.

Солнышко заглянуло за сарай и видать стало лучше, отчетливей, и мы, пообвыкнув, уже разглядывали зорче, не торопясь, обращая внимание на остатки нижнего белья и позы... Как вдруг тетя Фира закричала душераздирающим голосом:

- Иии-горь! Валеее-рик!- завопила она, и мы, захваченные врасплох, дернулись и застыли, сжимая злополучные карты, -

- Иии-горь! Валеее-рааа! – заорала она, -

Ку-шать! Кууу - шать!

И тут же, как эхо, позвали меня, и тетя Женя, необъятная Шустрикина мама запела с балкона:

- Шу-ра! Шу-ра! До-мой!

Сунув Шустрику его карты, мы помчались на зов.

А он так и остался стоять, сжимая в руках, не решаясь положить в карман, не зная, что делать, где прятать, во дворе, за сараями, чтобы кто-то из пацанов, а, может, и сам Коська подглядел и украл, или дома, где могут найти? Но потом всё же решился и ховал их, засовывая под подкладку футляра от баяна, а потом, говорили, продал их по одной, в интернате, по пятьдесят с лишним копеек за штуку…

Я стоял за колонной, вслушиваясь в тягучие звуки баяна, - и Коська, и пацаны, и наш двор, и тот закуток за сараями, и шустрикин финт, обводочка, – все припомнилось яснее ясного, ожило. И потому решил, не взирая ни на что, вместе пойти, поспешить сейчас к Шурке – и, обходя встречных, двинулся было к нему, пошел – но там уже никого не было. Я резко обернулся, - но и за спиной, - и за спиной его не оказалось.