Контакты

На гетинаксовой плате уже были распаяны резисторы и конденсаторы и диод, и два из трех триодов, возвышавшихся в центре, как марсианские треножники Герберта Уэллса.

Над ними, словно божественные воздушные шары, стояли наши головы: папина и моя. Папа походил на художника, хирурга и часовых дел мастера одновременно, поскольку в одной руке он держал окунутый в серебро паяльник, а в другой - мамин медицинский пинцет.

Прикоснувшись паяльником, папа на мгновение застывал в этой позе: капелька припоя перетекала на ножку и приваривала ее так, чтобы все это месиво соединить в единое целое. Затем он откладывал паяльник, рассматривая внимательно, чего это у него получилось, цыкал зубом, определяя, идет ли эмиттер на "землю". Я же в это время скучал, потому что уже второй вечер подряд мы собирали транзисторный приемник на трех транзисторах, и мама ругалась, что поздно, а за окном была ночь, полная не уловленных нами радиоволн.

Сначала надо залудить контакты, - показывал папа, и, макнув в канифоль, бережно, словно кисточкой, проходил по ножке триода, касаясь слегка, чтобы не дай бог не нагреть ее сверх меры, а мне разрешал паять только с теплоотводом, с такими специальными щипчиками, которые отводили тепло, повиснув в позе хирургических зажимов.

Почти все уже было распаяно.

На своих местах, в строгом соответствии с количеством омов и килоомов стояли сопротивления. Их была целая коробка. Папа нанес их с завода, большие и маленькие, зеленого и другого, незеленого цвета.

Отношение к ним было хорошее, как к пешкам, принимающим на себя первые удары противника. Эти скромные труженики электричества лежали в коробке вповалку, паялись просто, без всяких там теплоотводов, а, перегорая, - честно чернели, т.е. не путали и не скрывали своей поломки.

Поэтому почерневшие, т.е. уже негодные, хранились они рядом с хорошими, как бы на заслуженном отдыхе.

В отличие от сопротивлений, толстенькие конденсаторы делились уже на простые и электролитические, где нужно было отличать "плюс" и "минус", и выглядели пыхато, словно работники коммерческих банков. Казалось, в своей коробке они только и делают, что обсуждают курсы на пикофарады, подчеркивая, между прочим, и собственную емкость.

Диод был прозрачен и прост, как правда. Туда он пускал ток, а обратно - нет, дудки! Он стоял на страже правильного движения тока, и несмотря на одну-единственную извилину, открыто блестящую сквозь стекло, подкупал принципами, которыми, как известно, поступаться нельзя.

Взявшись за руки, четыре диода выпрямляли его так, что шел он прямо, без этих еврейских колебаний и шатаний, в правильном направлении, от "плюса" к "минусу", или, как потом выяснилось, - от "минуса" к "плюсу", шел как полки на параде, отвечая раскатистым "Ура-а-а!" на приветствие маршала:

- Здравствуйте-е, товарищи-и диоды -ы-ы!

- Ура-а-а!..

Мне нравились честные диоды, и одно время я даже клал их в

одну коробку с транзисторами, исповедуя принципы равенства и братства, а потом, с увеличением запасов радиодеталей, выделил им отдельный спичечный коробок.

Итак, почти все уже было готово.

К черному благородной пластмассы телефонному динамику была уже припаяна жилочка проводов, на ферритовый стержень накручено необходимое количество витков ПЭЛШО - провода эмалированного лакированного шелковой оплетки - и осталось только допаять последний триод, П416, распаять правильно - эмиттер на "землю", сюда коллектор и базу, чтобы сборка была завершена и можно было, наконец, подсоединить питание, квадратную батарейку КБС с солеными от электрического тока концами...

Было уже поздно, мама легла спать, и в черноте зимнего окна угадывались наши с папой силуэты, склоненные над платой, как боги, отец и сын, вдыхающие фимиам расплавленной канифоли.

Склонение творца над его творением я наблюдал и ранее, например, сквозь надтреснутое стекло часовой мастерской на рынке, но это было не то, это было со стороны, а тут я готовился увидеть, услышать и учуять движение тока и радиоволн, как первый помощник Творца, как подМастерье, без которого что-нибудь непременно забудут.

Я приложил динамик к уху, или нет - ухо к динамику - и услышал шум. Я подумал, что это - обычный шум электронов, электрического прибоя, но папа сказал: "Нет! Вслушайся!” И стал медленно поворачивать стержень переменного конденсатора. Пленочки сдвинулись и пошли, переслаивая, друг в друга, и меня потянуло в хаос шумов и радиостанций, оборвавшийся отчетливыми позывными "Маяка".

Длинные, с километр длиной радиоволны широкими, растянутыми синусоидами шли над заснеженными полями, цеплялись за провода, трубы и здания, и было им тяжко лететь в этом полном препятствий мире, под ударами разбойничьих молний.

- Работает! Работает! - закричал я шепотом, озираясь в окно, откуда безо всяких проводов текла ночь, а за нею - вся Вселенная и КОСМОС.