Красный хутор

Киев тоже бывает разный. Вот мы год почти на квартирах маялись, снимали. В основном на Красном Хуторе, в Дарнице, чтобы ближе к нашему заводу быть.

Хутор-то Красный, да сектор - частный. Куркулье. Воровали мешками, возили багажниками. Мясо. С мясокомбината. Тут нам в школе по списку булочки хрущевские давали, а эти сволочи каждый вечер - мешок. То кости, то хвосты. А то и мясцо. Честно! Я сам видел, как она с мужем тянула мешок, и оттуда выпало. А меня — я вишенку в саду сорвал — ударила. Ну, папа им дал тогда! Бил в дверь, бил... А они заперлись с мужем и не открывали.

Отвыкли мы от Киева. В Кирове все было по-братски. А здесь...

Мы переехали на другую частную квартиру, потом еще раз, еще...

И вот однажды вечером, не в семь, как обычно, и не в восемь, когда задерживался, а в девять папа пришел домой. Молча подшивая наволочку, мама дергала нитку сильнее обычного, и это предвещало скандал. А тут еще папа с глуповатой улыбочкой выпившего человека достал откуда-то коробку конфет - Трюфелей! - откуда, спрашивается? и за какие деньги? и полез: “Кларочка, Кларочка!”

Швырнула мама эту паршивую коробку на пол, а папа посерьёзнел и говорит:

- Брось кидаться! Посмотри, что в коробке. Ордер!

Ордер? На квартиру? Господи? И плачет мама, и смеется. И я вместе с ними ем трюфеля и уже понимаю, как хорошо иметь свою квартиру. Не куркульскую, конечно, а просто свою.

Виолетта Шевчишина училась со мной в одном классе, во втором “Б”. Она сидела на первой парте в первом ряду, у окна, как раз напротив учительницы, а я на третьей - во втором, среднем ряду. Поэтому, когда Светлана Наумовна объясняла урок, глаза мои сами собой сдвигались чуть влево и останавливались на завитой головке, но тут же возвращались обратно.

Это было очень хорошо, что Шевчишина не носила косичек. Девчонку в косичках всегда можно было ударить портфелем по голове. А по прическе, по завитым мальвиновым кудрям не очень-то и ударишь. Ударять вообще не хотелось. Ни портфелем, ничем. Хотелось идти рядом, нести ее нотную папку, и даже хотелось играть с ней в “дочки-матери”, но так, чтобы, конечно, никто из класса не видел.

Я не помню, носил ли я эту нотную папку, играли ли в дочки-матери”... Помню, что большую часть года я сидел дома, болел и, с некоторой гордостью произнося “гланды” и “ревматизм”, хотел в школу, на свою удобную парту в среднем ряду. И робко заглядывал в будущее - сказочное, мальвинное ... которое вот уже сорок лет – вполне определенное прошлое.

О, неверная судьба второклассника! Зыбкая и легкая, как воздушный эльф. А вот и дюймовочка с мальвиновыми волосами, и летучий корабль неуловимо движется к солнцу, но ... тает, тает, потому что папа принес ордер. И мы переехали на новую квартиру, на Воскресенку. Навсегда.