«Хорошая вещь!»

Дедушка любил читать. Он любил прилечь в первой, парадной комнате на румынскую с витыми полированными подлокотниками софу, накрытую исландским покрывалом, подложив под голову только что принесенную с балкона, с мороза, пахнущую снегом пуховую атласную подушечку.

Когда эта сторона уже становилась теплой, можно было перевернуть на обратную сторону, не боясь оцарапаться о сломанные в стиральной машине пуговицы – под напуском прятались миниатюрные кнопочки, я таких больше нигде не видел, которые не ржавели и кнопились без усилий.

При этом верхний свет – у нас была хрустальная, чешского хрусталя восьмисвечная, – да, такие лампочки под свечи! и провода – в стеклянных изогнутых трубках, – шикарная была люстра на два выключателя – на восемь и на четыре лампочки – а все равно много! – поэтому она не включалась, а зажигался торшер-бар – (выше я описал: стеганное ромбиками, залитое светом зеркальное нутро, и кубинский рубиновый на просвет ром, и мягкий клац дверки, и конский изгиб самого торшера – красное дерево, золотая окантовка, прорезь арфическая, абажур-плиссе с шишечкой – повторяться не будем) – дедушке он очень нравился. И он включал - прилечь ненадолго, почитать.

Конечно, валяться времени не было. После работы, - а добирался он к семи, полвосьмого, – пока покушать, не торопясь, пока рассказать, обсудить-посоветоваться с бабулей, то, се. Потом что-то надо по дому, или что-то наметать, подшить, подкоротить, или набойки. „Так как Яшуня никто не сделает! – констатировала факт бабушка, - Аккуратно, прочно, а загладит – прямо загляденье!”

Я помню, как он засиживался допоздна на кухне, переписывая конспекты по политэкономии и истории КПСС. (Пять лет в московском вузе на старости лет!?) Сидел по ночам, переписывал. Аккуратно, каждую буковку – отдельно, по ранжиру. И выходили они одинакового росточка, как стежки, один в один.

Почерк у него был с обратным наклоном, когда буквы идут как на Первомайской демонстрации – поколонно, гордо, грудь вперед, откинув голову назад – трудящиеся, мастера своего дела.

Вот и книги он читал толстые, добротные, читал так же, как и писал, и подшивал, то есть - не торопясь, страницу за страницей, не забегая вперед и не заглядывая в конец. А прочитав, дочитав до конца, долго протирал и прятал в футляр очки, и если жизненная книга понравилась, говорил: «Хорошая вещь!» О приключенческих я такого не помню…

Валяться времени не было. Но в воскресенье, часика в четыре дня... Прилечь, почитать, вздремнуть... На часок-второй...

Недочитанная книга... С очками-закладкой... На торшер-баре.