Комбайны: Торшер-бар ТБ-1

Парадная, большая комната встречала обилием хрусталя, старинной вазой “кавказского” серебра и торшером с баром.

Торшер-бар!

Вещь особая. Так и хочется назвать его по военному кратко, как самолет или танк, скажем, ТБ-1. Проявляя тем самым всеобщее уважение, которое все окружавшие меня, - и соседи, и дети, и Яша, и баба Соня - страстно питали к “комбайнам”.

Вы поняли, не к тем, не полевым. А так, чтобы несколько в одном, чтоб если диван, то и кровать, если радио, то и ола, а еще лучше - “комбайн” - телевизор, приемник и проигрыватель в одном. Еще не было стиральных машин-автоматов, но наша уже стирала, и хотя вручную, но отжимала белье, что приравнивало ее к ППШ или ППД - пистолет-пулеметам Шпагина и Дегтярева. По телевизору уже рассказывали о пылесосе-полотере Синельниковского завода, но и наш пылесос “Ракета” умел уже и сосать, и белить.

Диалектика двойной, а то и тройной пользы напрочь захватила сознание людей. Я помню, Яша бережно любил свою безмен-рулетку, и был не прочь, если уж взвесить что-нибудь, то и измерить тут же, так, на всякий случай.

Дорогая сердцу авоська-кошелек всегда лежала у него в портфеле, линейка-расческа высовывалась из нагрудного кармана пиджака, а обувной рожок-спиночесалка аккуратно висела у зеркала, ожидая то одного, то другого своего применения.

Надо сказать, что “комбайны” работали средне, т.е. хуже, чем то же, приобретенное в отдельности. Давид, например, только и делал, что чинил то приемник, то телевизор, то менял иголку в хвастливо купленной им телерадиоле “Беларусь”.

“Слишком хотел всё!” - кивала бабуля, подчеркивая правильный собственный выбор просто радиолы. При этом никто не злорадствовал, а напротив, сочетание полезного с полезным вызывало у населения уважительное отношение к “комбайнам”, умным машинам, - но с долей снисхождения, как к детям. Действительно, несмотря на некоторую усложненность, “комбайны” еще только тянулись к роботам, и были, хотя и одушевленными, но неразумными созданиями.

Я помню, как, посмотрев “Человека-амфибию”, Вера глухая хаяла нашу медицину, и этого, с позволения сказать, доктора Сальватора:

- Тогда он мог, а здесь он не может! Так пришей ему другие! - имея ввиду легкие, и жалела этого бедного мальчика, и сочувствовала ему, Ихтьяндру, приближающемуся к “комбайнам” с другой, с человеческой стороны.

Вообще-то бабуля придерживалась умеренности, но, конечно, не такой, чтобы у каждого, не у каждой, я извиняюсь, “жук и жабы”. Поэтому Торшер-Бар (ТБ-1) был на Беличанской один, а, может быть, и во всем Святошино. Это была исключительно красивая вещь. Югославы-таки золота и полировки не пожалели! Темно-салатовый абажур с золотым ободком и шишечкой переходил в гнутую золоченую спинку с фигурной прорезью, как у арфы. Плавно, линиею шахматного коня, опускалась она к тумбочке-бару, и тут уже открывались новые чудеса. Потяну за ручку-цветок - и дверца еле слышно клацала и отваливалась вниз, являя салатное же, стеганое золотыми гвоздиками и нитью нутро зеркального бара, залитого богатым электрическим светом.

Много позже, когда я услышал высказывания украинского советского классика про “аркодужнэ пэрэгынання до народив”, я почему-то представил бабушкин торшер-бар.

Но тогда, я думаю, ничто не могло с ним сравниться.

Торшеры уже были. Круглые, как перевернутое ведро для бумаг, они стояли на алюминиевых лыжных палках и действительно давали вечернее освещение.

И что? Кому оно было надо? Лежать без дела с книжечкой на диване - этого у нас не понимали. Да и кто допустит валяться в парадной комнате на исландском диванном покрывале?! Книги же не особенно читали, газеты читали на кухне, а слова “интимная обстановка” понимали как бардак.

Нет, “просто торшеры” пылились и зажигались разве что на елку. Не менее трудная судьба сложилась и у баров. Во втором, пролетарском подъезде просто не понимали, как это можно не допить. Мерой пития, как и мерой работы, была бутылка. Газовик никогда не брал чекушку, а только пол-литра, И даже как-¬то матюкнул Рудичку, пытавшуюся вручить ему нечто вообще гадкое, справедливо именуемое “мерзавчиком”.

Маленькая Рудичка ходила потом с этим мерзавчиком по соседям и оправдывалась: “Коньяк же!”, - но никто ей не сочувствовал.

В первом, нашем, т.е. еврейском подъезде, на праздники покупалась бутылочка сухого вина, а лучше все-таки пару бутылочек пива, и Яша потел, и закупоренную другой, пробковой пробкой, бутылочку ставил не в бар - Скиснет же! - а в холодильник, чтобы допить завтра.

В нашем торшер-баре лет, наверное, с двадцать стояла непочатая бутылка кубинского рома с улыбающимся негром в лодке на нак¬лейке. Потом, по прошествии этих двадцати лет, папа-таки уговорил бабулю ее откупорить, и все плевались: “Гадость!”. А тогда две бутылки рубинового рома - реальная и ее отражение - усиливали внутреннее богатство бара.

Торшер-бар соединил, таким образом, две модные, но в общем-то - ненужные вещи, и именно эта ненужность в квадрате, полированная, золоченная, исключительная и возбуждала соседский интерес, и на него довольно долго приходили смотреть, как на смотрины.

Но ТБ не ТВ, и даже не радиола, и так постепенно он прев¬ратился в обычный шкафчик для безделушек и фотографий под стеклом и по мере износа исландского покрывала Яшуня все чаще ложился около с газетой, приключенческой или жизненной книгой.