Колонка
Колонка, колонка,
Родная девчонка,
Горячее пламя в груди!
С тобой мы купались,
Стирались, колонка,
И ждал коммунизм впереди!
За правое дело, за левое дело
С тобой мы потели в пути-и-и...
И, как паровоз наш, - колонка гудела,
Вися на кухонной стене-е-е...
Дом был “колонизирован”. Газовые, они тихо тлели, а то вдруг пыхали и гудели мощным открытым огнем.
Я и посейчас люблю глядеть на огонь и удивляюсь ему как чуду.
Вот ниоткуда из ложечки-лужицы восковой язычок прозрачный, голубенький. Тронул неловко, дохнул - и нет его, был - и нет. И лужица тускнеет и покрывается коркой, и фитиль, как обгорелый электрический столб.
А по газете - подожги, и поползет бочком огненная змейка, и ползет она - я почему-то в этом уверен - со скоростью времени. Или время - со скоростью огня. А почему так? Нет, не нравится мне это объяснение, но другого не нахожу.
А помните у Гумилева?
...Закричал громогласно
В сине-черную сонь
На дворе моем красный
И пернатый огонь.
Вот наслаждение - не отворачиваясь, глядеть в глубь костра, в самый жар и чувствовать, как лицо краснеет, ярится, а там внутри возникают и исчезают струи и плески стихии, в которой ни птицы, ни тем более бабочки - вообще ничего жить не может, а значит и сам он - огонь - живой и чудесный.
Надо сказать, что репутация у колонки была не особая. Из достоверных источников было известно, что они взрываются. Где, на каких полигонах происходили эти взрывы, естественно, умалчивалось, но огромная взрывоопасность колонок была доведена до каждого ребенка, и, в конце концов, в нее поверили и взрослые.
Тетя Бузя, Пеликанова тетя, поначалу побаивалась зажигать колонку. И мы слышали (Коробейники жили под нами), как она кричала Циле: “Иди, зажги!” Но довольно скоро и она освоилась и уже кричала: “Иди, я зажгла!” И Циля спешила из дальней второй комнаты на тетин зов, потому что все понимали, сколько газа “использовывает” эта колонка, и что такое - горячая вода!
“З-з-з”, - требовательно звонили в дверь и, бросив на ходу: “Киевгаз!” прямиком на кухню спешно проходил сутулый хмурый человек с маленьким чемоданчиком. Он моментально зажигал спичку и подносил к конфоркам и, манипулируя ею, воспламенял их - четыре - одной, единственной!.. А однажды, когда спичка уже догорела до подушечек пальцев, он перехватил ее, обгоревшую, за головку, и спичка сгорела совсем, вконец, и это было классно!
Шаманские пассы человека, обращавшегося со смертоносным газом и огнем, как фокусник с шелковым платочком, завораживали.
Даже баба Соня, тушившая свечи, как бабочек, двумя насусленными пальцами и хлебавшая крутой кипяток, как квас, даже героическая Соня рубль в коридоре незаметно газовику давала, и он оборачивался и произносил: “Тяга нормальная” - и шел к соседям. “Как-никак, а имеет живую копейку” - говорила бабушка одобрительно.
И мне его работа нравилась - пожарная, и спички выдают.
Квадратный огонь газовой колонки поражал организованностью и армейским порядком. Ровное гудение сообщало, что суббота, день купания и стирки, необходимых домашних дел. В ванную с шумом лилась вода, кипяток. Баба Соня бесстрашно окунала туда руку, проверяя для меня, и увеличивала напор холодной. Немного погодя она проверяла еще раз, перемешивала воду рукой и накрепко закрывала краны.
Шум воды, помноженный на гудение колонки, обрывался, и в этой тишине медленно, ухватясь за бабушкину руку, опускал я сначала одну ножку в горячую до невозможности воду и зябнул остальным телом и покрывался гусиной кожей.
Так постепенно я садился и уже сидел, разогретый, и начинался процесс купания. И пены - мягкой, телесной, и попадающей в глаза, и обливание чистого до розовой невесомости тела, и вытирание махровым полотенцем до красноты, и, наконец, обертывание с головой и перенесение в спальню, в белую пахнущую чистотой постель, и там уже - расчесывание и сказка.
