Глазами Петра
(роман о свадебном путешествии)
1
...но поскольку роман вы читать не будете – слишком это неподъемное занятие в нашу туда-сюда эпоху – предлагаю вам не роман о, а роман с – роман с Лоу Кантриз?, – так романтичнее. Сопоставление Нижних земель с Бенилюксом возносит нас к библейскому «Кто был унижен – тот возвысится». Вот и «Бель» (прекрасная по-фр.) в «Бельгии» и «Холи» (священная по-англ.) в «Голландии» предопределяют жанр – типичное лавстори с музыкой, скажем, а-ля Фредерик Лоу в сочетании с каким-нибудь стилем «кантри», а назвал я этот романс - «Глазами Петра». И вот почему.
...а еще у него была машинка – маленькая, тяжеленькая, – и я так много о ней рассказывал, что мне купили в сто раз лучшую – «Чайку», розовую, с двумя открывающимися дверьми, с открытым верхом, с которой самый главный маршал принимает парад, и еще с раскручиваемым инерционным моторчиком, но Петька наклеил на свою звезды, и с боков и на крыше, получилась военная, понимаете – военная! Он держал и любовался ею, разглядывая на ладони. И предложил меняться, и я поменялся. Навсегда... Теперь я понимаю, что сделал глупость, но ничего уже не вернешь, не изменишь, нечего было завидовать, и смотреть его глазами на чужое, когда свое – «Чайка», розовая, с маршалом... с моторчиком...
Именно на такой – розовой «Чайке»-кабриолет - сорок лет тому нас везли во Дворец бракосочетания, а оттуда в столовую при заводе, где гуляли свадьбу. Сорок лет… А теперь мы с женой катим по Бенилюксу, и дорожка стелется свадебным рушничком.
- Сорок лет… А пролетели как сорок дней.
- Что за дурацкое сравнение. Еще и на дороге! И что ты имеешь в виду? При чем здесь покойники!
- Ни при чем… Годы летят…
- Ну, летят, а чем ты-то недоволен. Катим по Бенилюксу…
- Кстати, а может быть, все же заскочим в Люксембург? Без него этот любовный треугольник – Бельгия, Нидерланды… - превращается в лесби.
- А с ним – в лямур де труа? Извращенец старый, что у тебя на уме?!
- Так Европа же вокруг, мы еще и не такое увидим.
- Ну да, каждый - в меру своей распущенности. Как ты хочешь назвать текст? «Глазами Петруши»? Бедная Европа, кому дали безвиз! Где любовь, романтика?! Где – чистота?!
2
Хочу напомнить: романс – это песня любви. Любуйся, милый, любуйся – она, Беничка, вся в цветах: поля засеяны, площади заставлены клумбами, на балконах, на баржах, на крышах, на стенах домов, а вот наконец потолки, увешанные цветами, свисающими сплошным теснейшим – цветочек к цветочку – ковром, огромным букетом к твоим восхищенным фотоаппаратам: вот он «Блюмен маркет», и мы переходим от одних кущей к другим, из одного Эдема в другой, и снова глаз не хватает, снова зрелище неописуемое, то есть вызывает лишь чуточку меньшее восхищение, чем «Р+R», аббревиатуру, таинственную поначалу, один из вариантов – Парадиз плюс Рай, но об этом «Р+R» - нельзя вскользь, нельзя двумя фразами, а нужен отдельный рассказ, точнее ода, которую вы и сами можете сложить, стоит только загуглить…
Каждый раз, приезжая в Амстердам, мы спешим на «Блюмен маркет» и покупаем луковицы тюльпанов. Самые новые и удивительные сорта, с бахромой и без, какие-то голубые и черные, в полоску и в клеточку. Вот они – на прилавке и на картинке пакетика. И каждый раз ждем, ждем с нетерпением, пока проклюнутся и явят… обычный красный сорт, которого и у нас завались. Да, какие бы изыски мы не покупали – на почве нашей дачи вырастают только красные, с нашим красным знаменем цвета одного. Вот такая гадость!
Мы сначала думали, что местные продавцы, услышав нашу речь, намеренно такие подсовывают. И раньше рашу не шибко любили, а теперь – тем более, после сбитого лайнера… Через месяц после трагедии мы шли по базару, и я не мог спрашивать по-русски, я прятал глаза и чувствовал себя карликом с пятиконечной фамилией, и у меня в кармане - российский «Бук», и все знают об этом…
А потом понял – это не продавцы: мы же сами рассаду выбирали. Это земля у нас такая – любой сорт, любой цвет окровавит. Напоенная земля, и кровь в ней, как верховодка, ближайшая вода в грунте – стоит и не уходит. Мы не виноваты – земля такая.
Но мы с женой решили – все равно будем покупать, потому что и мы в ответе, мы все несем пятиконечный «крест». Ведь землю и души только тюльпанами и можно очистить, спасти. Значит, будем покупать, и высаживать, и верить в то, что когда-нибудь и у нас расцветут многоцветно, как на картинке. Когда-нибудь…
3
- Схожу-ка я сделаю себе маникюр, на каждый ноготок – по цветочку. И все – разные. А? – размышляет жена. – Такой букетик, и всего за двадцать евро! Говорят, держится чуть ли не месяц.
- Четное число… - роняю я между прочим.
- Нечетное! – парирует женушка. Я уже все продумала – на первый палец сама нарисую тризуб на нашем фоне, заодно и объясню, что мы с Украины, а то еще какую-то заразу занесут. А на ножки попрошу наши, полевые: ромашку, василек, мальву…
«Сорок евро…» - размышляю я про себя.
- Пятьдесят, - услышав мои мысли, поправляет меня женушка, - педикюр же дороже. Ой, нет, меньше, только 48, тризуб же я сама. Ладно, дам 50, на чай. Так, делать?!
И я, представляя эту икебану, киваю. «Конечно!» Потому что культура - это дело такое, начинать надо с себя, с маникюра, с квартиры, двора, и здесь понимаешь, что уже не то что бутылку, окурок бросить, жевачку, просто плюнуть, а не то что харкнуть – это уже никак, это уже как-то внутренне ломает, уже неловко, неприлично... Причем везде: на улице, в метро, в гостиничном номере.
- Ногти, например, хорошо стричь над картой Европы, – сообщил Петруха, когда мы случайно встретились в визовом центре.
– Это как, почему?
– Культурность! Разложил карту в номере на кровати или на полу – и стрижешь. Потому что – культура, не летят они куда попало. Культурно – это во-первых. А с другой стороны, хотя бы какое-то должно быть удовлетворение, пусть моральное. В конце концов, кто им принес свободу – помнить должны. Хотят нас в Европу – будьте любезны! Поэтому ради чувства патриотизма берешь маникюрные ножнички и аккуратно по кругу: чик – и летит на Берлин, чик – на Гамбург... И хотя точность этих бомбардировок невелика, они скорее носят ковровый характер. Ну, ты понял?
- «На головы беспечных парижан…» Ты, прям, как Высоцкий.
- Хэ-э… Ногти же, которые на ногах, - подмигнул Петька, - я оставляю для Баварии. С ног точнее летит… А потому что - нечего тут бравировать, нечего «тум, барака-тум, барака-тум!» и рукава закатывать на всю Европу, забыли, кто вам освобождение принес?! Чик – на Нюрнберг, чик – на Мюнхен... Правда, теперь выясняется, что немцы-то как раз и не забыли. Поэтому и я у них не сорю. И карту с огрызками прошлого осторожно несу и аккуратно стряхиваю в унитаз. Да! И сливаю не большой, а маленькой экономной кнопкой, чтобы к нашей культуре и патриотизму добавить еще один плюс – уважение к ихней экологии...
4
- Ты говорила о чистоте – ты права, здесь надо писать о чистоте, - говорю, и мы вместе засматриваемся на ветряки: громадные, чуть ли не беломраморные, совершенные в своей размеренной и неспешной работе, и великаны приветствуют нас. То ли - троеруко, то ли - троекрыло. Господи, до чего ж они хороши - и ветряки, и солнечные, и приливные – все электростанции, чистые еще и потому, что ни имперской нефти и ни агрессорского газу, а наши, европейские, проукраинские – чистые во всех смыслах…
Не хочу читать о «Северном потоке-2»; мстят, что ли, Украине за Петькины ногти?
5
- Всегда мечтала покататься в кабриолете! – сказала жена, когда шли к машине.
Вышло так, что у агентства не оказалось той, что мы заказывали – скромно-экономичной, но с автоматом, с автоматической коробкой передач, – и нам за те же деньги предложили спортивный БМВ-кабриолет.
– Доплачивать не надо? – переспросил я на всякий случай и, получив уверяющую улыбку в ответ, передал жене ключи.
- По Бенилюксу в кабриолете, как тогда на «Чайке»? Ты помнишь?
Я на всякий случай кивнул.
- Ах, честное слово, неплохо!
А потом семь дней шли дожди, непрерывно, и мы решились нажать на единственную кнопку, открывающую небо, только на восьмой, в паузе, когда тучки разошлись, и вдруг явилось солнышко. Впрочем, что значит - «мы». Я не успел еще спросить, «а как закрывать?» - а жена нажала, крыша поехала, и мы оказались один на один с небесами...
Теперь я понимаю, почему некоторые носят кипу. Наверняка, потому, что не знают другого способа, как укрыться от Его неусыпного глаза и уха, чтобы скрыть свои не всегда богоугодные или попросту незрелые мысли. Кипа – это как фиговый листок для мозгов, первое стыдливое применение того, что называется – выбор, свобода, когда, о последствиях не подумав, надкусила яблочко – воля, своеволие! А ведь их Предупреждали... Так и сейчас: кнопку-то она нажала, крыша поехала, а там, в небесах, наблюдая бабью поспешность, насупились, солнышко снова пропало, и на капот упали первые капли... Вот вам картинка – проселок, укрыться негде, тучи сгущаются: кап-кап-кап-кап-кап... Я пробовал нажать на ту же кнопку, что только что нас скабриолетила, – никакой реакции. Книжка по машине оказалась на местном языке. А капли падали чаще...
- Черт! Черт! – заверещала жена и хлопнула в сердцах по кнопке.
И кнопка, на которую я жал перед тем с европейской толерантностью, пошла, подалась – и крыша закрылась на треть, то есть чертыхаться и лупить пришлось еще дважды.
- Какая умная машина! – сказала жена. - Реагирует на голос!
– Да, дорогая, ты права, Змей умен и коварен. Хотя, может быть, все на самом деле технологичнее? – предположил я, и мы – не тотчас, конечно, а назавтра, когда небо очистилось и солнце светило вовсю, решились на эксперимент.
Могу вас успокоить, на этот раз обошлось без чертыханья, без нечистой, так сказать, силы. Просто надо было жать сильнее. Силу все уважают. И европейские бумеры – тоже.
Сила и чистота… Интересное сочетание…
6
...а Петр, конечно, другими глазами глядел... Царь Петр Великий (Романов), названный так отчасти, наверное, потому, что «камень» заложил новый, а отчасти – оттого, что восхитился, и глаза его были велики, все тамошнее узреть сподобился и впитать, и если «Бог даст и здоровье позволит», - так он говорил Меньшикову, – будет у нас свой Амстердам... Или что-то в этом роде...
Почему Нижние земли так увлекли, так восхитили Петю Романова, что позабыл он о царском форсе, а пошел простым плотником-корабельщиком? Думаю, ПР влюбился, и ответ вот он, перед глазами – Лоу Кантриз точно Ангелица, то есть Ангел живой, чистенький, аккуратненький, умный в самых простых бытовых вещах и передовых научных открытиях, а главное – неожиданный своим уважением к свободному человеку, отчего и он – свободный! – поднимается в своем величии до Мастера, цареучителя, коему и Петру Великому поклониться было не в падло.
Ох, как же, чувствую, опротивели ему эти бояре, заскорузлые и ленивые, озабоченные одним чванством и тем, что сейчас называют у нас пыхатостью, эти мракобесы церковные, бегущие от всего нового и проклинающие все живое; как же его бесило мздоимство и воровство сплошь и кругом, в какую печаль и скорбь - рабская тупость и беспросветность народная...
И все же Петр дурными глазами смотрел, не увидел он Нижние земли, с домишками вровень, не домами, не хоромами, а именно домишками – одно-двухэтажными, аккуратненькими, стремящимися к похожести, к лютеранской сдержанности, а не к отличию. Садики рядом – да! Тут у каждого свое поле фантазии, и какое! А домишки – вровень, как у всех, без наших понтов, без этих кабриолетных выпендрежей. Да, Лютер, Кальвин. Протестанты, одним словом, протестующие равночестными домами своими против той Руси, как, впрочем, и против нашей – и России, и Украины, - не шибко мы, славяне, друг от друга-то отличаемся. «Запануем, братья!» - слова из гимна... Вот и Петру – амстердамские дворцы, а не домики, впали в очи, восхитили. И Святой Петрогород строил он дворцовым, а не свободным. Петр плюс Русь… Трудная вышла любовь, все туда, за бугор косился, а она – на восток. Оттого и говорят: «окно прорубил», не дверь, а окно, чтобы не идти, а смотреть, жадно, завистливо, стремясь в каких-то отдельных областях превысить, переплюнуть, доказать наше первенство, превосходство. Идти ведь постоянно по их пути тяжело, трудов великих требует, вдохновения, внутреннего посыла, невозможного без свободы. Не понял Петр одного: труд как молитва, важнейший протестантский принцип, из которого и вышло все бенилюксное, предполагал личную свободу и уважение к человеку. Его выкормыши – ближнее окружение, надежда, «дети мои» - ощутили свежий ветер и дух перестройки, отдали ей весь талант, всю жизнь без остатка. Но сколько их было? А народ по-прежнему ни к царю, ни к Богу доступа не имел, не допускали его бояре да попы, да и новая бюрократия – и светская и церковная – только отдалили от обоих. Впрочем, иначе и быть не могло – рабы, рабы... Казалось, благодаря Горбачеву, что-то сдвинулось, а дальше... Перестройка плюс рабы… И снова – путьма. И кодло его гундяет-жиринует. И соловьев-разбойник свистит в новостях.
7
...я бы ее глазами съела! – слыхал я частенько от бабушки, и лицо ее озарялось, глаза расширялись, даже как-то выходили из орбит, казалось еще немного, и будут они, точно вставные челюсти «чужого», выскакивать поочередно или вместе и пожирать этот мир в его наиболее лакомых проявлениях, будь то хорошенькое дитя в кудряшках или «квартирка как куколка», или в конце концов золотая, истекающая жиром ставрида горячего копчения, приготовленная с зеленым лучком, молодой картошечкой, плюс бокал бочкового бельгийского, скажем «Леффе», или что-то из того, что Яша ей привозил: австрийские «лодочки», поставленные рядышком, портьеры с золотым люрексом, или что-то еще из Москвы, или дикторша центрального телевидения Светлана Жильцова, в которую бабушка была влюблена, или...
Оказывается, бабушкин метод применим и к отдельным странам и, в первую очередь, к таким, что названы «Бенилюксом», где и личико кукольное, и все такое маленькое, аккуратненькое, «люби меня!», и хочется поскорее схватить и тискать, и на всякий случай оторвать от Евросоюза, пока не наползло сюда нашего и прочего быдла, разномастного, но равнозавистливого отродья, закрыть поскорее границы, спрятать за пуленепробиваемое стекло и любоваться... Для детей, не для нас, пусть хотя бы дети увидят эти редкие «краснокнижные» заповедные страны, но тоже не прутся, и если едят – то только глазами, вприглядку. «Орел и решка» - блестящая замена безвизу!
8
- Знаешь, какая у них беда? – вдруг спросила Лора и, не дожидаясь моего включения, заключила: - Они не были под нашей оккупацией, как Австрия, например, или Германия, они не знают, что такое «офицерские жены», и продолжают жениться на этих «наташах, галах и прочей подмосковщине-рязанщине». И то же касается женщин, реже, правда; все-таки местные женщины более прозорливы, феминизация дала результаты.
Мы остановились у роскошной клумбы, в центре которой возвышалась фигурка лягушки в короне, а там, в цветах, наверное, и стрела валяется, и чтобы развеять все разночтения – стенд с комментарием: да, это памятник лягушке-царевне, которая решила не превращаться в Василису Прекрасную, поняла, что лучше остаться жабой, но не выходить за этого придурка, за Ивана-дурака, которого только и надо, что выручать, спасать и делать за него работу, а в результате – опять же из-за его дурости оказаться в лапах у Кощея, чуть было не окаменеть, короче, так потрепать себе нервы и потом терпеть всю оставшуюся жизнь этого бахвала-алкоголика, распинающегося о своих-де подвигах и талантах... Нет, решила она, не будет этого, буду жить себе здесь, хотя бы и жабой, но на родине, а не в дерьме...
- Да, ты права, - сказал я, глядя на победную Лорину ухмылку, - пусть не фотомодель, зато провидица. И живет на родине! А это немало...
- А я всегда читала эту сказку, как оду любви! Великой жертвенной любви. Дурацкий памятник. Зачем? Не понимаю!
9
- А ты не хочешь здесь обвенчаться?
- Мы же венчались! Забыл?!
- Ну, то когда было… (Я и вправду забыл.) А здесь, говорят, даже без свидетелей можно. Красиво звучит – венчались в Эдеме!
- Где сыр?
- В раю. Эдем – это рай!
- Не хочу. Сыр купим. А эти тебе зачем? Все они одним миром мазаны. Что тебя так тянет туда? Не надоело?
А я иду. В каждом из посещаемых городов, городков и поселков я первым делом двигаю в храм и всегда что-то нахожу особенное, а если еще кладбище, о! Судьбы, семьи, династии, характерные имена, годы, как вехи. А манера, стиль захоронения. И наконец, священники. Как правило, неглупые, открытые, поговорить интересно, выпытать, что сюда привело, было ли какое поприще в миру, есть ли семья, дети, внуки, чем увлекаются… Зачем я об этом спрашиваю? Что хочу понять?
Мы катили по побережью, останавливались у кирх и костелов, монастырей и обителей, а пасторов почему-то не встречали. Уборщицы – да, органисты – пожалуйста, даже верующие, а вот с теми – не повезло. Наверное, приезжали не вовремя, опаздывали. А мне так хотелось найти, к примеру, бывшего моряка, человека, пришедшего служить в храм из моря-океана. И подумалось, что местные рыбаки, здешние Питеры и Робины, предпочли свое простое занятие - «ловле человеков», не оставили поприща и семей, и домов, и моря, и была в этом особая правда.
- Знаешь, мне кажется, рыбацкий характер – сдержанный, молчаливо-достойный, с такой внутренней мужественной красотой – не только результат борьбы с ураганами и наводнениями; и не выводится он из тяжелого физического труда. Море, - то есть иная мистическая сфера, – вот настоящая его основа. Море больше труда, больше борьбы. Море… Когда вот оно, перед глазами, зовущее, безграничное, когда уходят куда-то и мысли и беспокойства, и о прошлом и о будущем… Море – вот оно – настоящее, и в нем вся мудрость и все творчество, и весь покой, бесконечный и вечно пульсирующий, подаренный здесь и сейчас именно тебе... Впрочем, об этом наверняка сотни раз уже писали...
- Наверное... только с Петром непонятно, с апостолом. В странную компанию его пригласили: мытари, блудницы... Чего ему-то не хватало? Какие грехи замаливать?
- Потому что не в грехах дело: Богу без мечтателей никак, а кто романтичнее моряка?
- Тогда где же они – твои романтики? Видишь, опять двери на замке. Иди, подергай.
И я подбежал к храму, обошел вокруг. Заперто. Где же?
Может быть, в море? А почему – нет…
10
Собор святого Бавона в Генте - огромен. Мы шли и шли, переходя из одного притвора в другой, и поражались смелости церковного руководства: почти везде рядом с традиционными иконами, витражами, надписями на латыни, соседствуя со скульптурами и интерьерами поздней готики, были представлены экспонаты Пинчук-центра - да, именно, инсталляции XXI века, которые даже модерн-артом назвать трудно.
Под полотном, изображающим поклонение волхвов, - на экране – живой лайнер, летящий к солнцу, и мы следим, мы летим за ним в шлейфе его выхлопных газов, то заслоняющих, то открывающих светило… Начиная с ренессансных времен мы поклоняемся НТП, с XIX века – слегка подсели, в XX - попали в зависимость, а в XXI – уже и жить без него не можем. И я не смог бы увидеть мир – 62 страны за плечами! – кабы не лайнер. Не смог бы… С одной стороны - волхвы, мудрецы… А вот - гарь выхлопная. Нет, здесь не только об экологии, эта метафора о другом…
А вот, в скрипте над могильными плитами, триптих, три витринных стекла - левое, облитое красной краской, правое - пепельно-серое, а центральный квадрат прозрачный, но ты не видишь за ним в глубине настоящего распятия: взгляд прикован к трем гвоздям, торчащим из стекла - стекло пошло трещинами, кругами, но чудом не лопнуло и не рассыпалось…
Справа от алтаря на плоском экране - медленно, незаметно почти меняющееся изображение: девочка-индусска перетекает в китайского монаха, а тот - в славянского отрока-послушника, чтобы преобразиться затем в тибетского ламу, и католического священника, и…
И снова – экран, на этот раз повторяющийся фильм из двух параллельных сюжетов: изготовление облаток для причастия и сцены откорма, убоя и обвалки свиньи; сюжеты сменяют друг друга, но пересекаются только один раз, когда отходы производства облаток передаются на свинооткорм и ссыпаются в кормушку…
А вот зеркальный гроб в человеческий рост, прислоненный к стене, в нем можно и селфи, можно и вдвоем…
Обнаженная модель при выходе из храма – нет-нет, только фото, причем со спины, и взгляд искоса, через плечо, мол, ну что? Зайдете еще?
Я не знаю, как это работает, привлекает ли посетителей, молодежь… Но каждый из экспонатов, сам по себе или в сочетании с окружающими, традиционными, приглашал задуматься, заставлял переживать увиденное. И верить в неслучайность своего появления здесь.
11
Всегда сворачивайте и заходите. Всегда! Если вас только потянуло или просто повело, качнуло в ту сторону. Или не поманило, а вы глянули в ту сторону, даже не глянули, не покосились, боковым зрением что-то даже не угадали, а… Короче, мы свернули в подворотню, оказавшуюся кривой улочкой, шириной в раскинутые руки, крутым спуском, и увидели внизу, кого бы вы думали? - конечно, его, героя, естественно, на велике, и он что есть силы давил на педали, поднимался к нам. Мы прижались к стене, а спайдермен - парень оказался в облегающем костюме спайдермена - притормозил, вежливо уступая нам дорогу, и широко улыбнувшись, сообщил, что решил наконец выйти замуж. И завтра у него - свадьба.
- Замуж… Не рано ли? - спросили мы, соблюдая гендерную толерантность.
- 33, мне уже 33! - ответил он не так весело, но по-прежнему улыбаясь. - Это мой жених, - показал он большим пальцем за спину и повернулся, не слезая с велосипеда. Со спины на нас смотрела красотка в купальнике - фотография в полный рост, прилепленная скотчем и слегка надорванная в некоторых местах. Красотка тоже улыбалась, радуясь замужеству.
- Так - замуж? Или все-таки жениться? - переспросили мы спайдермена.
- О, наверное, все-таки жениться (мой бедный английский…). Хотя… какая разница… Вы же не в Брюгге, с их дремучими нравами.
И мы закивали. Хотя именно сегодня наблюдали здесь одну однополую «парочку» - они обнимались прямо на площади, – и мне было противно, что я могу поделать…
- Вот! - сказал он, давая понять, что в Генте и среди спайдерменов тоже есть настоящие мужчины, достал из багажника пластмассовый мужской детородный орган и, сняв колпачок, протянул нам игрушку, оказавшуюся фломастером. - А вы не могли бы что-нибудь мне пожелать? - и повернулся еще раз, демонстрируя невесту. На фотографии уже были какие-то надписи и я, недолго думая, написал: «Будь хорошим дедушкой, Петер!»
- О! - он оценил сказанное и улыбнулся.
- Или - бабушкой! - добавила жена. - Это такая радость!
- О! О! - он улыбнулся еще шире. - Нет, все-таки дедушкой. Хотя… В этом случае пол менять, кажется, не надо?
- Не знаем, - ответили мы. - Честно, не знаем.
А вы не знаете?
12
…и мы попали в пробку. И где – на глухой сельской дорожке, где машины редкость. Но попали – так попали. Навстречу шла бесконечная колонна велосипедистов, она загибалась, уходила в посадку, и казалось, нет ей конца. Мужчины и женщины, старики и дети, собаки и кошки в специальных колясочках…
- Похоже, это се?мьи.
- Слушай, исход какой-то. Голландии в Бельгию.
- Не, не исход, чемоданов нету. И едут весело.
- Велопробег?
- А животные зачем? Слушай, пойди спроси.
И я, выбрав наиболее улыбчивого, услышал:
- У нас свадьба. Мэр нашего городка – Пёринга - женится на мэре села Роосдаль. Мы едем в гости. Да, всем городком. У них сегодня День села. А через неделю – они к нам. Неплохая идея?
- Хорошая! Даже очень! - я пожелал счастливого пути и, пересказывая жене, добавил: - Смычка города и деревни… Перинг и Роосдаль…
- Так вот, что такое «П плюс Р»?!
13
Коллекция, привезенная из Дижона, состояла из 37-ми скульптур желтого мрамора. Все размером около полуметра, выполненные в одном стиле. Монахи - молодые, постарше и совсем старики, в плащах и сутанах, с лицом, полностью закрытым капюшоном и, напротив, открытым всем ветрам от морщинистой шеи до блестящей тонзуры - все разные, но все в ожидании: напряженном, нервном, непонимающем, протестном, и - покорном, принимающем с благодарностью или бесстрастною маской, непоколебимом, благоволящем, осмысливающем, восхищенном, вознесенном, сомневающемся, доверительном, милосердном…
Чего здесь было больше - молитвы или беседы, монолога или прислушивания, прикосновения? Каждая из них отражала состояние и моей души, когда я просыпался с первыми лучами солнца или глядел в ночное небо, радовался и умиленно следил за внучиком или читал переписку отца Александра Меня, ликовал и презирал, внушал и терялся…
Их разместили на двух овальных подиумах, выстроив по кругу лицом к зрителю. Переходя от одного к другому, я всматривался в знакомые уже лица, я уже почти понимал, о чем они молчат, что пытаются сказать, о чем просят, чего не принимают.
В какой-то момент мне показалось, что я уловил секрет - возрастной мотив композиции - я предположил, что с годами, особенно у профессиональных служителей культа, должно быть поменьше вопросов, философия естественным образом утишает бунт. Ан нет! - вот они две фигуры, ломающие тенденцию, полные негодования и вызова (возраст выдавали руки, мешки под глазами, морщины).
Несмотря на то, что некоторые фигуры были повреждены, тронуты временем, я был уверен: это работы моего современника - откровенные, экспрессивные. Складки тяжелых плащей и капюшоны не скрывали, а подчеркивали эмоции и напряжение мысли. Поразительно, как отличались они от уравновешенных, канонически выдержанных полотен Ханса Мемлинга, экспонируемых в том же зале, – отличались, прежде всего, свободой и смелостью. Однако, как выяснилось, обнаружили их в гробнице бургундской принцессы, почившей в середине XV века. Вот уж действительно: в гробницах фараонов – пища, оружие, утварь… Здесь же – образы собеседников, духовников, оппонентов-теологов. Мятущийся дух Ренессанса...
- Какая все-таки полезная вещь – зависть. Досадно глядеть на успехи других? Дерзай! Кто-то сказал: их превосходство плюс наша ревность – вот путь. Захотел, возжелал? Действуй! Добудь, или сам сделай, или накопи, чтобы купить. Причем даже грабеж, мне кажется, лучше, чем вот эти, - Лора кивнула в сторону «монахов». - Ты приложи усилия, доведи до конца, смоги, а не трынди с утра до вечера попусту…
И мы заговорили о зависти, о стимулах, о схоластах средневековья, и в конце концов, добрались до Сальери, который не просто позавидовал творческим удачам Моцарта – он требовал восстановления порядка в мироздании. И от кого – от Бога… Но «Бог не ангел», и завистник берется судить сам.
- А мне кажется, что «дижонские монахи» свободны от этого чувства, нет у них зависти никакой, преодолели. Они – то есть вот эти скульптурные образы - вышли из круга «завистник – жертва». Им важно не отсудить для себя, а разобраться: в себе, в устройстве мира. Вот почему с ними и Он говорит.
- Лучше бы творил в это время, создавал что-то – от цветка до звезды, или новую Землю, эту уже так загадили…
- Завистники и загадили! А монахи…
- Болтуны!
- Но своего они добились – вовлекли нас в дискуссию.
- Болтуны! И бездельники!.. Ну все, я в «Сувениры»…
Был в галерее и другой проект - на этот раз действительно хронологически современный, – в большом темном зале на уровне глаз разместили фотопортреты, объединенные одним - возрастом: Анна, 100 лет, Якоб, 99 лет, Эльза, 98 и так далее. Каждая следующая модель - на год младше. Или старше - если поменять направление движения. 101 портрет.
Я прошел от 100-летней старушки к 8-месячному малышу и пошел обратно, понимая, что мне не хочется расставаться. Я почувствовал внимание и у меня возник интерес, да, внимание и интерес ко всем, без исключения. И что-то хорошее: близость, симпатию. Фотограф (или фотографы) поступил правильно: страсти были прикрыты и лишь угадывались в складках, поворотах, морщинах, прищурах. Я не обнаружил ярких эмоций – не было на лицах ни умиления, ни восторга, как не было и ненависти и бунта. А был вежливый и покойный взгляд, отличающий культурного человека в тот момент, когда к нему обращаются, когда, извинившись, спрашивают или просят о чем-то.
На обратном пути я уже не торопясь разглядывал фото, выделяя, узнавая (или показалось?) и даже слегка кивая в ответ (только не помню, где виделись и когда…), ощущая, если не родство, то соседство. Нет, все-таки родство. Будто вернулся в родной город и вот-вот кого-то встречу. И уверенность в том, что встреча эта непременно случится, будет, ждет меня впереди – эта вера снова повела меня вдоль знакомых уже людей.
Только одно лицо - моего 59-летнего ровесника - показалось мне напряженным и настороженным, а все остальные выстроились для группового фото и составили мозаику с «необщим» отражением жизни.
И вдруг я понял, почему не могу уйти от них. Я понял, что они и есть то второе, а точнее - Первое лицо диалога, к которому и обращаются 37 душ из далекого XV века, а Сто-одно-ликий - Который и есть мы – внимает. И эта связь – вот чудо! - сейчас идет через меня! И не важно, дает ли Он ответы. Важно, что я – и вопрошаю, и провожу, и пытаюсь найти ответы. И верю в то, что написал.
- А что-такое «P+R»? – спросил дижонец в капюшоне.
- О, это не так просто вам объяснить! – зашумел Сто-одно-ликий хор, - мы сейчас, сейчас, подождите…
