На нашем озере
Сегодня утречком, не успел я окунуться, а возле березы – у нас три березки на берегу – прямо на земле лежит перышко. Никогда такого не видел: маленькое, длинненькое, беленькое с черным ободком. Интересное тем, что по форме – палаш из закаленной стали, по размеру – лезвие перочинного ножичка, а по сути – воздушная невесомость и щекотка. Такое перо как раз для начинающих авторов. Рубить длинноты, удалять неточные мысли, учить смешливости.
А можно и вернуть. Вот только кому?
Дятел прилетел, сел на верхушку березы, постучал, почистил, как полагается, клюв, показал красноватое брюшко и улетел: дела.
Нет, видимо, не его.
Лебеди прилетели. Пара.
В отличие от пауков – лебедушка мельче, деликатнее лебедя. И правильно, так должно быть заведено.
При чем здесь, вы спросите, черные волосатые многоногие пауки? А потому что лебеди – наоборот: белоснежные, гладенькие, длинношейные, плывут, а не перебегают, и ножек у них не видно, так плавно, будто ветром ладью – несет, влечет по глади. И не жрет лебедушка своего суженого после первой же ночки, как бывает у некоторых. Вот почему Господь послал ей такую бесконечную красоту, девственную, юно-монашескую… Шейка вдвое круглее, чем у мужа, с его вертикальной единицей и хвостом торчком. Плывут – он впереди, она за ним, - цифрой 12, и ею же зеркально отражаются; на озере нашем сегодня ни волны, ни ряби, ни даже ветерка никакого – одна бесконечная гладь…
Так вот. Прилетели. Сели. Плывут к камышам. Он впереди, она за ним. 12. По сторонам смотрят. Снова плывут. Кажется, нашли место между рыбаками. Рыбаков у нас немного: раз, два, три, четыре, пять, шесть. И я на пляже. Метров между нами по сто безлюдных камышей – подплывай-не-хочу. А они подумали-подумали, покачали головами и побежали – он впереди, она за ним, - понеслись по воде, оторвались, и шумно-прешумно работая руками в перьях, закрыли небо над моей головой. Правда, на миг только. Закрыли, предъявив все перышки, все свои права на небесный мир, и унеслись за березу, на луг…
Нет, и не лебяжье…
Сорока пролетела. Летела сама, а кому-то уже, точно по мобильнику, кому-то уже теревенила. А вот и вторая сорока летит – и тот же треп. И через минуту - третья, и тоже без умолку. И четвертая – трындит, базарит. И все в одном направлении. Хотя какой же у них мобильник?! Сама с собой, что ли?! (Тут я с восхищением качаю головой.) Но так распинаться?! С таким задором?! Вот почему ярмарка Сорочинской называется…
Нет, не сорочье это перышко.
Может трясогузкино? Такая интересная птичка! А любопытная! Я замер – идет ко мне, приближается, кругами, кругами. А чуть шевельнулся – шить! И нету. Я все же был о природе лучшего мнения: должны же они чувствовать как-то, что я им не угроза. Не верю, что были случаи, когда человек обидел трясогузку. Так почему она так?! С таким недоверием! Значит, рассказал кто-то? Может, утки. Как они, бедные, машут – быстро-быстро. Что ж, сезон охоты… Попари?шь тут на восходящих потоках… Точно – они. Если так - тогда, извините.
Наше озеро будто Божья слеза. И по форме. И по размеру: дальние камыши как будто видать, а кто рыбачит – уже не видно, только по лодке угадать можно.
И вообще – вроде прозрачное, а загадочное.
Кто только у нас не живет! Гриф не живет, Кондор не живет, а вот птеродактиль – хищник страшный – тоже не живет. И это правильно. А щуки бояться не надо, мы для нее не более чем ветер на охоте.
А уж живет. Смотрю, плывет. Мне с обрывчика все видно. Особенно желтые щечки. Ты запомни, если есть такие – уж, а нет – хуже, гадюка. Но и ужа лучше не трогать, не пугать. А вдруг у него больное сердце?
Нет, скорее всего, и не его перо.
Я понял, зачем нужны дедушки! Предъявлять внукам и правнукам чудеса этого мира.
