Мастер ботлинга
Есть в Таиланде городок Патайя. А в нем – приватный музей бельгийского мастера ботлинга: коллекция моделей парусников в стеклянных бутылках.
Сначала я увидел его работы. Затем – свадебные фото на стенах. И, наконец, - самого.
Вышел карлик, вышел гном.
Обошел меня кругом.
- Питер, - руку протянул.
За собою потянул.
- Вот – модели. Жены – вот.
Дети, внуки – каждый год.
Дом - немалый. А музей!
А еще – люблю друзей.
А еще – чтобы забыли,
Все забыли обо мне
В час, когда к пустой бутыли
Подхожу я …
В ночь, когда к пустой бутыли
Я склоняюсь…
Мистер Питер, маленький человек, водил меня от модели к модели и рассказывал и показывал, как бережно следует вводить деталь, смазанную клеем, в горлышко и укладывать в сборку не торопясь, точно и ловко.
Я же косился на фотографии, - опытный фотограф размещал жениха на лестнице, на одну-две ступеньки выше, чтобы головами вровень с невестой, - и, перехватив мой взгляд, Питер повел разговор о своей большой семье, о многочисленных женах, детях, внуках, и в заключение доверительно сообщил:
- Ты не поверишь, но когда я вижу пустую бутылку, я забываю обо всем и могу работать по двадцать часов в сутки, пока не закончу…
Новенькая, как игрушка, двадцатипушечная трехмачтовая бригантина глядела на меня сквозь толстое стекло бутылки, и контуры ее искажались и дрожали в испарениях жаркого Южно-Китайского моря и казалось, нет, сие - не игрушечная, а дальняя, сиречь - далекая, видимая в окуляр на горизонте…
…Все уже спали. А мальчик, укрывшись с головой читал, проглатывая слова и буквы.
“ -Зем-ля-а-а! - закричал впередсмотрящий. Я взбежал на мостик и увидел узкую горловину, а за ней тихую бухту, где утомленные бешеной скачкой волны дышали тяжко и плескались не в такт. Надежда, слабая как утешение, обрывалась у мелких скал, запирающих горловину.
Тысяча чертей! Рифы! Нас неумолимо несло на них. И вот, вот – Хырр! Бдуух! Вспарывают! Треск! Рушится! А остальное - акулы…” Что делать?
- “Что делать? – ревело в моем мозгу… Ворвань! Конечно!”
- Что?
- “Ворвань – не что иное, как китовый жир, имеющий свойство растекаться определенным слоем по поверхности моря, и на мгновение …”
- Ах! Я понял!
- “Бочки - за борт!”
- Живо!
- “ И в горлышко – как по маслу!”
- Точно и ловко!
“Риф приближался. - Так держать! - Кабельтов! Двести футов! Сто! Товсь! Двад-!..”
- Я перевернул страницу, - вспоминал мастер, - и в этот момент фонарик, блестящий китайский, верный как личное оружие, вдруг совершенно погас, - я жал и двигал кнопку, елозя металлом по металлу, черт! - и тьма растеклась под одеялом черною морскою пучиной и книга лежала в ней, раскинувшись, словно неживая…
- Китайский фонарик! Китайский фонарик!
Я грел батарейки в руках.
- Затеплись, затеплись, пожалуйста, шарик!
Не получалось. Никак.
Я вылез из-под одеяла.
Фары прошли потолком.
Фонарь за окном. Но его не хватало.
Безлунная ночь за окном.
И мне ничего не осталось,
(батарейки лежали в кладовке на первом этаже)
Как, не зажигая огня,
(чтобы мама не услышала и не проснулась)
Спуститься по лестнице, где дожидалась
Судьба непростая моя…
Оступившись, Питер покатился вниз, повредил позвоночник и перестал расти. Тогда, в больнице, один морячок показал мальчику чудо – модель бригантины, собранную в бутылке. И Питер заболел этою страстью навек.
Вот они – тощие, как топ-модели, высоченные пятимачтовые клипера, обгоняющие ветер, и пузатые перегруженные золотом меднопушечные горластые испанские галионы, и рыбацкие шхуны, крепкие, статные, и царские карнавальные галеры и лодьи. И ялики, джонки, байдары, пироги, фелюги. И шлюпки, гондолы, шаланды, моторки и яхты.
Два года Питер не вставал с постели. А затем медленно – месяц за месяцем – каталка, костыли…
Одноклассники жалели его. Но жалость – плохой товарищ. Тем более, когда тебе уже пятнадцать, а за окном дружная и виноватая весна. И Питер – к тому времени уже известный мастер – оставляет провинциальный Льеж и уезжает в Амстердам.
Маленькая мастерская на чердаке. Окно, отворенное на канал и залив Эй и новые друзья – поэты и художники, музыканты и ювелиры, моряки и докеры…
Они собирались у малыша, у коротышки Пита часто, потому что любили его – маленького фламандского петушка – и его горний и уютный скворечник, высотный и продуваемый как бочка впередсмотрящего, и гостеприимный, с открытым настежь буфетом и холодильником, и добрым запасом табака, кофе и чая, с вечно закипающим чайником и жужжащей кофемолкой, и пледами и креслами, прожженными во многих местах, и рядами пустых бутылок в кладовке, где, кстати, как и в кухоньке тоже помещалась еще одна раскладушка, и можно было остаться на ночь, или уложить сюда хозяина, без вопросов уступавшего свою двуспальную если что…
К нему заходил, разругавшись с женой, пожилой сосед – рыбник, и разбитый в кровь, дерганый приемщик посуды, и маленький пугливый еврей, огранщик из мастерской напротив, с дородной супругой хозяина, и сюрреалисты и композитор, и неопрятный поэт с почему-то совершенно одинаковыми подругами, и подругами подруг, - покрасоваться, посплетничать и пошуметь…
Каждый из них учил его своему мастерству, приемам и секретам, и он слушал внимательно, приноравливая к своему, к ботлингу, насыщая его новыми красками, звуками и запахами, чудными историями и самой жизнью, то есть теплом, несовершенством и мудростью.
На чердаке у Пита
Мы соберемся вновь,
И выпьем, раз налито,
За дружбу и любовь.
А если жизнь разбита,
Не ной, не голоси –
У коротышки Пита,
Как склеивать – спроси.
Пришло время и он женился на Эльзе, дочери рыбника, и любил ее, как любят впервые, и гордился, поглядывая снизу вверх, ее статностью и крепкими ногами и грудью, и хорохорился рядом, и медовый месяц длился у них целый год, а прошел, так как будто и не было. Но вскоре родился Джонни, работы прибавилось, пошло ежедневное, бытовое, и однажды, застав ее с голым и пьяным здоровенным матросом, Питер с удивлением заметил, что рад этому, и прогнал ее к папе, в лавку. При этом он еще сильнее привязался к сыну и семье, и больше работал и помогал, и что удивительно, крепче почувствовал ее заботу – Эльза прибирала, обстирывала и готовила по-прежнему, - но сходиться не пожелал и жил одиноко.
…Питер проснулся, словно кто-то окликнул его. Сна как не бывало. Сквозняк надувал штору. В окно влажно дышала весна.
Он поднялся неожиданно легко, и на пол упала книга – “Чайные клипера” с прекрасными иллюстрациями Де Бриза…
Он вышел на балкон. Солнце еще не взошло. Канал был темен, а залив уже блестлел, уже ждал.
В порту позванивали тали. Сам воздух звенел и подрагивал.
- Эй! Эй! – закричал он, сжимая кулаки, в невозможное весеннее утро, в почти уже беззвездное небо, и дышал прерывисто, словно выходя из истерики и рыданий взахлеб.
Пошатнувшись, коротышка Пит смахнул с подоконника только что законченный бриг. Бутыль разлетелась на мельчайшие бриллиантовые осколки и, подхваченный шторой, парусник вынесло из окна и понесло в открытое небо.
- Я понял, что надо уехать, - глядя на свадебные фото, рассказывал Питер, - В обмен на парусник я выпросил у бога секрет. Вот почему я здесь, в Таиланде – паруса нашептали, быть может…
И в самом деле, в этой благословенной стране Питер перестал быть коротышкой! Маленькие тайцы и таечки лишь чуточку возвышались над ним. Но ежели на каблуках и петушком!
Так вот и перебрался он в Патайю и, как водится, сначала отыскал здесь здоровенную голландку, а затем – пышную венгерку, а после – мулатку, и лишь два последних брака состоялись с улыбчивыми лицами маленькой тайской национальности.
Со всеми своими женами он состоит в согласии, всем помогает и ждет в гости, несколько путается в именах внуков, но зато детей знает и воспитывает, и любит как родных, и уж наверняка не меньше, чем парусники…
А еще он увлекся моделями домиков, - потому что уплыть, это значит – вернуться, обратно, домой, когда-нибудь обязательно, а еще лучше – к сроку, или всего на несколько, на пару дней позже, чтобы тебя ждали, и пекли, выглядывая в окошко, твой любимый “наполеон”.
Но главное …
Все его виллы и вигвамы, пагоды и палаццо, избушки и хатынки – все с настежь раскрытым окном, чтобы вы увидели кукольный кухонный столик и сито для муки и скалку для раскатывания и счастливое лицо хозяйки, наскоро вытирающей руки о передник, потому что там, при входе в бухту показался его корабль, и надобно бежать на пристань, прижимая к груди сосуд с удивительной пустотой!
_________________________
Ботлинг (голл.) – национальное искусство отставных моряков – сборка моделей судов в стеклянных бутылках.
