Парадиз
Провожая сына в Париж - в школе организовали экскурсию - напутствовал:
- Только об одном прошу тебя! - Но ты, конечно, забудешь, наверняка забудешь, о чем я тебя прошу. - Только одно: постарайся, попробуй уловить этот шарм, это обаяние. И тогда ты полюбишь его еще сильнее и поймешь и почувствуешь - какое счастье родиться … в Киеве, потому что Киев и Париж – по-видимому - одно и тоже.
Произнес - и задумался, припоминая первую поездку в далеком уже 1990...
Тот человек... В мягкой шляпе... Мы вышли из Собора, и взявшись за руки, пошли по набережной. Смотрели старые открытки и повернули налево... Как же эта улочка?.. Собственно, улочка была самая обыкновенная, даже какая-то не парижская, а рижская, что ли, закопченная, не такая уж чтобы очень чистая, опять же - баки.
Хотя, вы знаете, в Париже, как и в Одессе этого не замечаешь, вернее - замечаешь, конечно, но все-таки - не замечаешь.
Потому что, во-первых, сердце стучит и бьется в висках - "Мы в Париже” Мы в Париже! Я в Париже!"
А главное, - все приморские города похожи: тот же ласковый бриз, надувающий жюльверновским романтизмом, та же дымка и дали с холмов, минаретов и башен...
Помните, как Дюймовочке впервые явился Принц - маленький крылатый эльф, из мультика? В таком сиянии, будто блестками посыпается и искрится воздух и звенит - динь! - дотронулись волшебной палочкой - динь! - и все озарилось, засверкало, запело сочными рекламными красками...
Взявшись за руки, порхали они как мотыльки в светящемся мареве, в облетающей с собственных крыльев пыльце, в этом венчальном тумане, прелестно затеняющем недалекое будущее, освященное детьми, хозяйством, заботами, а также привычками принца, так и не ставшего королем...
В Киеве уже была слякоть. Октябрь позади, не мудрено.
А здесь - светило солнышко и воздух был наполнен теми самыми блестками, золотистой продукцией старика Эльфштейна, который с утра до вечера сидит в своем ателье и толчет и размалывает сухие осенние листья и посыпает этим сусальным табачком мир, т.е. воздуха над полями, садами и бульварами Парижа.
Я понял тогда, - вы уж простите мое многословие, - я понял и ощутил, что означает "благорастворение воздухов" - вычитанное мною благозвучие в старинной, дореволюционной книге с ятями, тонкими и ломкими листами, пахучим переплетом и золоченым обрезом.
"Благорастворение воздухов" - это состояние тонкого искрящегося блаженства, когда панорама моря и гор раздвигает границы души, и в нее, в подготовленное таким образом пространство нескончаемым вдохом вливается теплота и прохлада бабьего лета, и в особенности - сонный дух скошенного сена, навеваемый специально подготовленными эльфами по прямому указанию Господа Бога.
Когда-то давно Господь сказал: - "Да будет свет!" И отделил свет от тьмы. И увидел, что это - хорошо. Наверное, тогда, на безрыбье, это действительно было неплохо. Но понадобились сиксилионы световых лет, чтобы этот лазерный свет, такой же убийственный поначалу, как и тьма, наполнился золотистым прахом ушедшего наслаждения и счастья и превратился в то, что именуется атмосферой Парижа.
Преддверием сего райского сада, справедливо названного Парадизом, и была та самая улочка, куда мы вышли, повернув с набережной Сены налево, мимо Сен-Жермен де Пре, и встретили Того Человека,... в мягкой шляпе...
Мы увидели его сразу, издалека - и да позволит мне дорогой читатель пространно описать его внешность и одежду, ибо от этого зависит... некоторым образом... истина, если не сказать больше!
Клянусь, я не встречал столь изысканно убранного господина.
Шоколадно-бежевая и молочно-золотистая гамма его одеяния, как нельзя лучше гармонировала с роскошными русыми кудрями и карими, опушенными длинными ресницами очами. Сюртук был расстегнут ровно на столько, чтобы открыть тончайшего шелка рубашку и мужскую грудь, но - нет! - ни в коем случае не белую, а слегка, еле, незаметно совсем кремовую, с марсельским галстухом, завязанным небрежно, но ровно настолько, насколько и шляпа (о, эта шляпа!) была чуточку надета наискосок, с неуловимой фривольностью и, если хотите, кокетством...
Пояса я не помню.
А брюки, да нет же - бриджи, плотные, но мягкие кофейные бриджи, схваченные гетрами, оставляли достаточно места для мужского достоинства, подтвержденного крепкими икрами и толстой подошвы башмаками.
Навстречу шел, быть может, принц, но из тех принцев, которые рано оставив дворец, подались в морские капитаны и странствия, и прибавили частичку "де" к своей фамилии, чтобы стать, например, Евгением Десентэльфштейном и вернуться в свою Шампань не обескураженным и холодным Онегиным, а моложавым дядюшкой, каждый сезон празднующим новую кузину.
Навстречу шел и улыбался Тот, каким от рождения хотелось воспитаться и мне - легким, артистичным, благородным, мужественным, вальяжным, открытым, доброжелательным, ироничным, ласковым, свободным...
Он шел прямо на нас и, завороженные счастливо раскованным его движением, мы стали давать ему дорогу, забирать влево, как вдруг, тронув в приветствии шляпу (ах, эта шляпа!) он произнес, обращаясь к нам, что-то непереводимо французское?! После, когда мы пришли в себя, я понял - речь шла о погоде. Кажется:
- Не правда ли, прелестная какая нынче погода?
Или просто:
- А погодка-то, а-х?
Или еще проще:
- Каков Париж этой осенью, господа!..
Он вышел на нас с доброй вестью, с единственной целью разделить, передать нам радость и наслаждение жизнью. Он для того и послан был в этот час, этою улицею.
Но... кто же шел ему навстречу?!
...Наш автобус поселили за городом, в хостеле. Постель, душ, - что еще нужно? А нужно было платить чуть ли не четыре доллара, если перевести на франки, за метро, в один конец! Женщины поехали, наоборот, на рынок. - Что я в этом Париже не видела! - возмущалась Галя, - Четыре доллара! Я лучше добавлю, и возьму... – называя на выбор, что она могла бы взять. Но мы все же решили ехать, несмотря на безумные деньги. Все-таки проехать-промучаться автобусом всю Европу - бессонные ночи, унижения на таможнях, и вымогательство водителей, и те же яйца и та же курица на четвертый день, и пьянство мужей, допивающих то, что не продали в Польше, и эту жуткую экономию... Мы решили: два дня, целых два дня, с утра до вечера - мы проведем в Париже. Просто будем гулять. Жаль, продукты кончились. В конце концов, отъедимся дома. А по списку можно скупиться и в Польше, на обратном пути, если не тратить...
Сейчас бы я, конечно, улыбнулся в ответ и поклонился, и возможно, обменялись бы парой слов на английском, поскольку, французского, увы... А тогда...
С криками “ноу - ноу!” мы шарахнулись в сторону, и до конца улицы шли подавленные, в подлом и гадком молчании.
И лишь дойдя до Люксембургского сада, присев на стульчики, и окунувшись в неотъемлемую атмосферу Парижа, - уняли сердечную боль, но говорить, однако, не хотелось.
А что говорить?!
