13
О, странники мои! О, фантазеры!
С котомкой по берегу моря...
На капитанском мостике. Паруса в молоке...
А вот – в горах. Голенастый, носатый, у «индейского камня»...
Раскладываю, рассматриваю вырезки из газет и журналов, и даже (к моему стыду) из книг, открытки и почтовые марки, фотографии и распечатки, на которых изображены великие путешественники и первопроходцы, паганели и эдуарды,..
Когда-нибудь я решусь, выну их из папок с тесемками и наклею на стену в моем кабинете - сверху донизу! Смотрите, как похожи. А ведь разные по возрасту, дети разных народов, рас и эпох, не говоря уже о вере, профессии, социальном происхождении, и внешне – толстые и тонкие, долговязые и коротышки, бородатые, с веснушкамии, – а вот есть же нечто неуловимо-общее! – или нос выдающийся, любопытствующий, или уши - всё-всё ловят, схватывают, или вот этот хохолок-хвостик-оселедец, шапчонка, шапокляк, что-то эдакое на макушке... Или фирменный взор тайнолюба – поверх очков - далеко вдаль и глубоко внутрь - не тот ли самый?
Левый прищурен, в руках лупа и дощечка со знаками «ронго-ронго». Подносит бережно, шепчет. Знаки шевелятся, подмаргивают, хихикают, бегут непрерывным хороводом...
А вот - с волшебным котом на руках, в смокинге, элегантный, и взор другой - демонический.
О, странник! Снова водишь меня, появляясь, то здесь, то там, снова ловишь, как простачка, видом серьезным, философическим, отводящим глаза и весь лик в сторону - и тут же – прямо, в фас, но с прищуром, с игривой хитринкой – «поверил, поверил!» - с доброй такой улыбкой, дружеской, детской…
Вот он в песочнике, с совком и ведерком. Старшая девочка показывает, как делать «секрет». Стеклышко блестит.
И снова ребенком. Читал и уснул. На груди обложкой вверх - серый том Жюля Верна...
Я перебираю содержимое папок и думаю, кого же поместить в центре?
Ребенка, освещённого невиданным фейерверком. Поэта Эдуарда - в голубоватом трубочном дыму? Или Капитана-конквистадора Эль-Кано: солнце - в глазах: кровавым золотом - в одном, а в другом - зеленым лучом, манящим за горизонт...
Пересматриваю, тасую - и не могу выбрать. Хотелось сначала - и то, и то. А потом - и ни то и ни это. Мне, наверное, уже мало величественных красот. «Чуден Днепр...» А Гоголь косится из-за шторки кареты... И космоса и микромира уже не довольно. Мало гармонического совершенства.
Я догадываюсь, откуда эти фантазии, эта страсть - в щелочку подсмотреть...
Однажды я спросил у индейца, идущего Священной долиной:
- А почему вы считаете, что эта гора - Бог?
- Очень большая и очень красивая! - ответил, не задумываясь.
И лицо его осветилось - тайной Горы.
И глаза его лучились - тайной Горы.
И душа его расцветала.
«Очень большая...» А ведь верно. Огромность сама по себе таинственна. Вот откуда желание забраться на вершину, покорить гору, озеленить, одомашнить. Наверное, и родина там, где приручены боги. Где замерли страшные Кошачьи и Птичьи, замерли потому, что живут в мире и согласии с человеком. Если же горы колеблются, кренятся, дрожат, готовые упасть - значит нельзя ждать ни минуты. В путь! Ничего! На новом месте сложим такую же - пирамиду, зиккурат, курган...
«Очень красивая...» Теперь я понимаю, что он имел ввиду. В отличие от красоты внешней - красота настоящая открывается не каждому, а тем только, кто способен резонировать душой, верить и радоваться всем сердцем. Угадывать живой мир, запечатленный в горах.
Горцы это поняли.
И я уже знаю, внешней красоты мало. Не спасет она мир. Без тайны - никак. Только тот, кто чувствует за внешностью - тайну, тот способен глубже познать тайну красоты. Для него важны не только совершенные пропорции с небольшой погрешностью, но и нежность и грация, трепетность и беззащитность, детскость во взрослом, внутренний свет милосердия, усилия добра и любви, величие духа, жертвенность и неизбежная ревность, темный огонь страсти, безоглядность, тяжесть грехов, горечь старения и боль утрат, и безграничная, безмерная благодарность...
Всё, что наполняет этот каменный мир живым - животным и человечьим... Что делает его человечным.
Пристально смотрит на меня Длинноухий.
Когда-нибудь я наклею их на стену в моем кабинете, а в самом центре - этот портрет, потому что я уже не замечаю ни усов и бороды, невозможных у местных туземцев, ни обезображенных ушей его, ни солнечной шапки-короны. Кто сказал, что надрали ему - царской персоне - уши за то, что тайны хранить не умеет? Пустое это. Посмотрите в глаза - ни суеты, ни ёрничанья... Серьезные внимательные, вдумчивые.
Он что-то пытается вспомнить, и передать, рассказать, внушить. Что-то очень важное.
О, странники...
Прислушались, уловили, умолкли и хранят, берегут, ждут...
В кресле у стола, попыхивая трубкой, собеседнику внимает с улыбкой, то ироничной, то вежливой. Вокруг - книги, стеллажи до потолка.
В родовой пещере. Факел выхватывает носатый профиль Птицечеловека.
Скорбный. Черная тряпка прикрывает лицо. В лодке, одиноко уходящей на запад.
