У нас был телевизор (теликом стали называть его много позже), КВН-49 с толстой, заполненной глицерином линзой. Линза была отдельно, и на тяжелых металлических ножках пододвигалась к экрану и отодвигалась от него. Я заглядывал за линзу и видел жалкий, ничтожный экран, плоский, как неудачная шутка. Линза же была толстая, мудрая, как бабушкины очки, добротная. Линза была главная. И я опять заглядывал за нее, и убеждался в этом.
Потом, когда я узнал про взрывчатость нитроглицерина, я еще сильнее зауважал линзу, а еще позже, когда выяснил, что нитроглицерин и глицерин — две большие разницы и понял, что главное, все-таки, — телик, — я забыл про линзу и не вспоминал до сегодняшнего дня.
А линза была гладкая, жирненькая, в меру толстенькая. Глицерин!..
У соседей телевизора не было. Ни у Алика, ни у Тарановых, и, конечно же, ни у дворничихи, чья племянница Надька научила меня, не отрываясь, рисовать звезду. Даже у бабы Хаи, которой дочка из Америки привезла целый Вагон Американских Вещей, целый ВАВ! Даже у нее... И, конечно же, не было телевизора у бабыхаиной жилички, которая играла на аккордеоне и отбивала ногой такт. И мы на первом этаже прислушивались, а бабушка Соня ругалась.
Дедушка подходил к телевизору, как главный к главному. Они смотрели друг на друга, и дедушка осторожно поворачивал ручку. Мягко щелкало, начинали гудеть и накаляться лампы, которые можно было увидеть - огненные! - в небольшие щелки сверху и сзади.
Но меня туда не допускали, а о том, чтобы подставить табуретку и залезть, посмотреть сверху, вообще не могло быть и речи. Сверху на белой кружевной салфетке стояла антенна с выдвижными усами и все это вместе – линза, телевизор и усы на макушке - являли робота из «Планеты бурь».