Третий звонок

Он заехал за ней к четырем, как бывало когда-то. Оставил машину за углом. Закурил. В этот раз ждать ему не пришлось – тех самых 15 минут, законных. Помниться, поначалу он не мог дождаться, и томился, и ждал, когда она появится из дверей служебного входа.

Он никогда не выходил ей навстречу, даже в дождь, так было условлено, и сейчас ждал ее в машине.

И в машине, и за столиком кафе на набережной, - в «Морской», где чаще всего ужинали, не повез, - молчали. Он следил за дорогой, а она улыбалась, как только он поглядывал, и он тоже улыбался.

Он выбрал столик во втором зале, в углу. Вскоре выяснилось, что сели у двери на кухню, официанты сновали, а пересесть было некуда. И после обычных расспросов, - как, что, как дети, кого видели… - прошло, напоминаю, три почти года, он замолчал, глядя на точеные, чуть пополневшие, желанные когда-то черты, - и умолк - понял, почувствовал, о чем пойдет разговор.

Она принялась рассказывать, что было за эти годы, и что она рассталась со всеми. Людвиг уехал. Генерал застрелился. Композитор, - Палтус, кажется? – Ты помнишь? – Короче, прогнала всех, рассталась со всеми…

- Ты победил, Вик. – И повторила. – Ты победил. И снова назвала его, как любила звать, как повторяла в те мгновения: Вик! Вик! Вик! – И голос ее, именно это – его имя, повторяемое, после, не раз и не два, и не тысячу раз – и он долго, долго не мог избавиться от наваждения, не мог, ничем, ни водкой, ни молитвой…

- Ты победил. Я читала. И сценарий, и пьесу. Когда премьера? Я обязательно буду. Мы увидимся?

- Третий звонок!

- А?!

- Третий звонок! Что с тобой, Витя?

Он поднял глаза и увидел Соню, красивую, элегантную, моложавую для своего возраста.

- Пора. Не волнуйся, держись, я в тебя верю.

Третий звонок давали трижды. По сравнению с перерывами между звонками, паузы между трелями были существенно короче, много короче, - но они были, и Виктор Андреевич с супругой успели пройти по рядам и занять свое место в директорской ложе.

Зал Мировской оперы был полон.

Виктор оглядывал зал, все рябило, мелькало. Его увидели. Зашумели. «Смотрите, Гарин! - Где? - Да вон же, в ложе!» То там, то там – его приветствовали, раскланивались, улыбались.

Второй ряд партера сиял. Светлана Филипповна – в золотом, облегающем, и Лида – в мунлайте оказались сидящими рядом и были поджаты с двух сторон крепкими, чем-то похожими друг на друга, надежными лысоватыми мужчинами.

В ложе напротив, топорща усы, похлопывал-оглаживал корпус звукореж Роман, и делал рукой, мол, не волнуйся, я отвечаю.

С галерки, весело грозя кулаком, в штормовке - так это же Ардынцев, Борис и рядом с ним – конечно, она, кому еще, как не ей…

Соня подозвала билетершу и взяла програмки:

- Витя! Это твой день.

Руки дрожали. Раскрыл.

Вверху в центре «Три звонка». Чуть ниже «Многоактный балет», еще ниже слева – «СветоМузыка… и имя композитора. И, наконец, справа – «Либретто по одноименной пьесе В.А.Гарина-Дивеева».

Сначала отдельные хлопки, затем – все громче. В зале зааплодировали.

«Почему – до? Зачем?!»

- Ви-тя! Мы с то-бой! – напротив, занимая целый сегмент амфитеатра, все в одинаковых розовых футболках, - группа поддержки и Ленечка, Леонид Сергеевич – между двумя высоченными блондинками в центре. Яна? Ханна! И Рая, Соня, Ира, снова Ира, Марина, Элле…- Ви-тя! Мы с то-бой! – скандировали.

В ту же минуту раздался скрип: в строгих черных костюмах парами в зал входили ломовые извозчики, башмаки скрипели страшно; запахло лошадьми, контрабандой и поножовщиной. Они направлялись к сцене. Каждая пара несла по ящику. «Почему? Зачем?»

Он оглянулся на билетершу - та недоуменно, и Роман – для него это тоже было сюрпризом – засуетился. Между тем ящики оказались на сцене вдоль рампы. В глазах у Гарина потемнело. Свет стал меркнуть. И страх – но не тот, вползающий в штанину, или набрякающий потолком, куполом, медленно гаснущей гигантской люстрой, а другой, тот страх, к которому стал уже привыкать, вошел в ложу и, извинившись, встал у Гарина за спиной.

- Ббббахх! Птуххх! – зал ахнул.

- Салют! Салют! – закричали дети, и каждый залп, а было их множество, принимался визгами, а финал вообще гремел и свистал непрерывно.

Когда же затихло - а зал все еще ждал, – и тьма стала гуще, - белое мерцающее облако явилось под куполом. Опустилось на несколько метров и повисло над партером.

Там тоже были свои. Опершись о край и они ждали начала.

- Дзинь! Дзинь! Дзинь! – запела увертюра.

Пошел занавес.