Геморрой инженера Гарина
(фантастически короткая повесть)
0
Мир в разводе.
Стена
Меж полов возведена.
Города за Стеною,
Что змеится меж домов,
Источают нелюбовь.
Так заведено от века.
Мы то - тут, а бабы – эка!
К банабаку и еврею,
Даже к негру, даже к гею
Ближе джентльмен,
Чем к Ней.
Ей-ей!
Мир разведён. И в том плюсы
Немалые:
Таланты
на шубы да на бриллианты
Не переводим.
Детей
Рожать по плану научились -
К нам забираем пацанов.
Растим их в строгости.
А эта
Любовь…
И без нее вендетта -
Война полов …
Однако
Признаки разрядки
Имеем:
Кое-где Стена -
Стеклянною заменена.
И новые грядут порядки -
Межполый разрешили брак!
Не потому ль иной повеса
Глядит за Стену с интересом.
И снова возбуждает кровь
Любовь?
1
Одному и топиться идти скучно.
Пословица
Пахло «Весной».
Из газет
- Тоже мне мужик. Молчун бабоватый…
- Пришло к нам на шейпинг - тело белое, рыхлое, живот висит, ручки-ножки…
- А чем душится-то, господи! «Красной пресней»!
- Ха-а!
- Гы-ы!
- Ой, блин!
Или вот еще – «чмо очкастое!» Нет, чтобы – «Синеглазый… Вдумчивый»…
Эти пидоры, как бабы, только бы охаять! За автоматом с газводой соберутся и – алала-улюлю – моют-перемывают... Всё знают! – «В интернате – тако-ой больно-ой, группа «Здоро-овье», а на бабу побежал - первый записался!»
Ну, записался, многие записывались.
Если спросить: зачем тебе этот геморрой? - Ответить мог так: - Пошел ты…! Или, к примеру, более развернуто: подбор, мол, совместимой пары, увеличение общего IQ, наконец, просто – в целях межполого миролюбия, в целях «Разрядки». Или, допустим, - интересно, любопытно, как у них там всё устроено? - так мог обосновать, ответить. А вот – не отвечал. Не отвечал.
Но лучше – по порядку.
Случилось это весной, когда Стену стали менять на стеклянную.
Возвращаясь вечером с работы, а пошел пешком, устал от компа, от мыслей, словно реклама, набегавших без спросу, каким-то косым курсивом, от этих дурацких опросов и еще более идиотских ответов, за которыми, тем не менее, скрывались, по мнению руководства, золотые россыпи потребительских предпочтений, - устал, захотелось проветриться, шел не спеша, не обращая внимания на прохожих, и уже подходя к дому, увидел – Стены будто и не было.
Вместо серой бетонной преграды, в которую каждое утро упирался взглядом, выходя с гантелями на балкон, – рабочие с обеих сторон монтировали стеклопакеты и там, за стеклом, уже кривлялась группа малолеток, выказывая неприязнь и презрение к мужской стороне, употребляя неприличные и оскорбительные жесты и телодвижения, унижающие мужское достоинство.
Боря не придал бы этому значения. Не раз и не два, и не десять, и не пятьсот показывали их по ТВ, давали на сайтах, в прессе. Не придал бы, и даже не глянул бы в их сторону. Если бы… если бы не училка…
«Мораторий на взаимные оскорбления…» обязывал педагогш явно не вмешиваться и не поощрять хулиганствующих молодчиц.
Конечно, удержаться было трудно. Часто при внешнем недеянии и непоощрении – а дети тонко чувствуют, можно или нельзя – классная, конечно, молчала, но глаза ее горели, ноздри раздувались, и нет-нет, а мелькала ухмылочка: «молодчина, мол, Катериничева, здорово ты их, шерстоногих, уела!»
И эта – за стеклом – молчала. Но молчала, - он ускорил шаги и, пробегая, отвернулся, – молчала не так. Девки бесились, а она – сидела на скамейке под рекламным щитом, глядя как-то в бок, и участия ни в чем не принимала.
Борис толком и не рассмотрел, но что-то в ней показалось знакомым, близким, и в то же время – тайным, притягательным. Длинные волнистые кудерьки, - (наверное, «химия», хотя когда-то, несмотря на занудность, Мальвина Бореньке нравилась) – обрамляли бледное личико. Большие, точно на псевдоиконах, восточные глаза были полуприкрыты долгими, скорее всего накладными, фальшивыми ресницами и губы, слегка припухшие, были нарочито красны, но отчего-то еще более, более…
И, знаете, Боре даже показалось, что ей стало стыдно, - да, ну, - показалось, конечно, - как она покраснела, - или так привиделось в лучах заходящего солнца…
Он поднялся к себе, надел очки, и, не выходя на балкон, продолжил наблюдение. Соплячки глумились, но без куража, лениво малюя помадой похабные надписи, причем в обратной последовательности, чтобы с нашей стороны удобней читать.
Училка сидела, опустив руки на колени и Боря сумел, не торопясь, рассмотреть худенькое востроносое личико, пугливые несколько великоватые глаза, стрижку «под мальчик» (помните «Доживем до понедельника»?) и фигурку, скромную, без этих отвратительно-грязных ляжек и доек, выпирающих и накачанных силиконом. «Видно не из этих, стиляжек, стремящихся всеми силами выделить, подчеркнуть отличное, половое – видимо, не из тех, - и его потянуло взять гантели и выйти на балкон, на зарядку, но выйти он постеснялся.
- Куда?! – если уж выходить, так хотя бы с рельефом… Да-а… – покосился в зеркало – «тильце билэньке, нижки худэньки…» (Откуда это?) – Эх! Прав был отцерук - на каждом построении, в каждой проповеди чеканя и грозя кулаком: Они должны видеть совершенство нашего пола, наше преимущество – у росте, у силе, ловкости – в бою, наконец. Разрядка разрядкой, а конфликт гнездится у самой прыроде, физиологии, и потому вечен! – С этим тезисом, официальным, но верным, как не согласиться?!
Солнце, между тем, вышел из-за туч, и прежде чем уйти за горизонт – осветил, заблестел на стеклянной стене, ослепил. Боря не увидел, кончилась ли хулиганская выходка обычным коллективным описыванием Стены, не увидел, а когда шар ушел – там уже никого не было.
Вечер был душным. Боря сел у окна, и глядя в то, у чего сел, понял, что ответ Гарреману он напишет сегодня же.
2
В девках сижено – плакано; замуж хожено – выто.
Пословица
Купи дезодорант «Весну» - И поцелую, и сосну.
Рекламный слоган
«Дорогой Александр!
Благодарю за письмо и те чувства, добрые и искренние, которыми ты, видимо, руководствовался, когда предлагал совместную поездку в горы вдвоем. Я тронут и предложением, и тактом, с которым оно высказано, однако, хочу подчеркнуть, что распределение расходов в соотношении 60% - твоих на 40% - моих вызвало у меня недоумение. С каких позиций предложено столь неравноправное долевое участие? Настойчивость, если не сказать, активность, проявленная в переписке, наводит меня на греховные мысли, за которые, как известно, расплачиваться придется всем. Если тебе нужна женщина – не бойся сказать об этом без обиняков. Ханжество и лицемерие – грехи не меньшие, а повторенные, упорные могут привести к большим потерям, чем грех женолюбия.
Да, я согласен - освящение однополых браков изменило многое. Вместе с тем, как ты уже догадался, я – мужчина. Нет, Саша, я не ерничаю. Просто хочу, чтобы ты знал: не далее как на прошлой неделе я встал в очередь на брак с женщиной. И для меня это - не только выбор схемы потомства, не только желание доказать, что совместная жизнь с ними возможна, а – жить, практически жить, несмотря ни на что, несмотря на все физио-, социо-, психо- и прочие различия и связанные с ними проблемы. Что ж, быть может я из тех, кому и уготован путь суеты, забот и страданий. По-видимому, только на этом пути и моя жизнь, и известный тебе сценарий, который я уже устал править, могут быть наполнены смыслом, живыми образами, языком… Кто знает…
Стемнело. Боря зажег свет и вышел на балкон. Напротив, на стеклянной поверхности Стены отразилось одинокое окно и знакомый силуэт – его силуэт, темный на фоне желтого квадрата. Боря перебрался на балкон и, прикрыв дверь, писал и писал, поглядывая на Стену и за нее. А когда закончил, перечел – вместо «послать» нажал «удалить», и ограничился коротенькой ссылкой на занятость по работе, благодарил за предложение, за дезики и «Ветвин», подаренные к празднику.
3
«Авструженки трансвестируют младенцев!»
«Грубейшее нарушение Конвенции: инспектор не допущен в секретный роддом»
«Разрядка на то и разрядка, чтобы периодически разряжать»
Бегущая строка
«… такой шанс бывает не часто. Подумайте. Ответ прошу завтра к 10.00»
Да, задуматься было над чем. Работать в группе академика Я.Я.Свирелинса и престижно и выгодно. И как однажды заметил Саша – страшно интересно. В НИИ элеваторного хозяйства (ВНИИЭХе) крысоводы (так за глаза величали свирелинцев) были на особом положении - все своё: столовка, автолеты, поликлиника, пансионат, личная охрана.
Но, как говориться, за все приходится платить.
- А категория греха? – переспросил Боря, - вы сказали 16-ая?
- Да! Да! Не выше. – В голосе Штирпица – кадровика, эсрушника и тайного атеиста - слышалось неприкрытое раздражение. - 16-ая, то есть не о чем говорить. Решайте быстрее.
Шестнадцатая, это верно, не 5-ая, как у академика, за что Ядвиг Ягайлыч и расплачивается по полной программе: острая импотенция, кауксисский целлюллитт (фига лица – ред.), руки в черных перчатках, сын-женолюб…
За 16-ую на сайте «Доступный Грехокалькулятор» вас могли ожидать мелкие карточные проигрыши, размолвки по пустякам с примирением, метеоризм, сезонные катары без госпитализации. В карты Боря не играл, остальное имел и так. Насморк относили уже к 15-ой. Впрочем, Штирпицу соврать, хлебом не корми, - Боря прочел и 14-ую. Ничего хронического. Зато на другой чаше – двойные надбавки, защитные с позолотой бейджики, новый алик (автолет – ред.) вместо вонючего Запордэу, встречи, престиж, перспектива…
Домой снова добирался пешком. Причина, однако, была иная – возникли проблемы с автолетом – комп давал отказ - «Вот, - усмехнулся про себя Боря, - ответа еще не дал, а мелкие счета уже пошли.»
У центрального участка Стены, на площади Половой Независимости, будто у витрины или аквариума, слонялись группы и соло, поглядывая на ту сторону, кто улыбался, кто плевал, продавались воды, пива, мороженое и всякая дрянь, значки, кроссворды, на раскладках международной ассоциации уязвленных патикусов (пассивных педерастов – ред.) вновь появились «Протоколы…» и брошюры об эпидемии СЖИДа, оранжево радовались кришнаиты, «бананы» кружились на головах, инвалиды последней войны лаялись с предпоследней, достойными парами выступали депутаты-примиренцы, официально зарегистрированные по-голландски, дети играли в «педофила»… Однако, уже на Коммунальном, длиннющем бульваре, в конце которого и довелось ему проживать, суеты было меньше, а лавочек и тишины, стариков с собаками…
- Всё же неплохо было бы, - думалось Боре, - придти сейчас домой, где ждет тебя вторая половина, ждет именно тебя, а не кого-то вообще, ждет и волнуется – что? как? почему опаздывает? - и греет второй раз его любимые фаршированные перцы, чтобы съесть их вместе, за разговором, запивая бутылочкой «Лефле» - легкого авструженского пивка. Австру-женского…
Боря поднялся к себе, переоделся в спортивное, вышел с гантелями на балкон, глянул за Стену. Там затевали свою обычную возню. «И чего они, идиотки, снова затеяли, - трансвестить младенцев! Это все старые, выжившие из ума настраивают молодых – чистая физиология – климакс, помноженный на неудовлетворенную молодость – вот откуда все эти извращения и амазошизм, и войны и Мировой Развод.
В учебнике по «Военделу» для пятого класса – Боря тоже, как и все, разрисовывал эти морды – на цветной вклейке помещались фотографии самых отъявленных старух, патологическая ненависть коих к мужчинам вошла в пословицы и поговорки задолго до Развода. Уже тогда о «тещах», об их изощренной мести, особенно молодым, чистым юношам, и что поразительно – мужьям их собственных дочерей! – о них пели, слагали частушки, басни и триллеры, придумывали садистские анекдоты, объединенные одним словом – «теща» - и Боря представил их вдвоем – вторую половину и тещу, почему-то обоих в образе Гарреманов – сына и отца – «Нет! Нет! – замахал он, забившись в угол балкона, зажмурился и очнулся со стоном.
- Ф-ух! Что ж это со мной? Голова закружилась?
За стеной, показывая на него пальцами, укатывались малолетки, а училка что-то поясняла, наверное, о комплексе неполноценности, алкогольно-хроническом и врожденном, да-да! - так у них в учебнике – ну, не дикость?! – о врожденном наследственном алкоголизме, которому якобы подвержены все без исключения мужчины.
Боря сплюнул и пошел доделывать упражнения в комнату; и почему-то оглянулся - глаза их встретились, и оба – и он, и она – (по компромиссной грамматике следовало бы написать «обое») - обое притихли, и мысли газетного пошиба намокли и расползлись.
4
Ежли Ваня – ты Вонюша!
Спробуй дезик «Писля душа»!
Политреклама «Рыбсоны»
«Да, вот такие – никакие – как раз и нужны, рассматривая вошедшего, подумал Свирелинс и протянул руку:
- Свирелинс.
- Гарин.
Рука оказалась в перчатке.
- Присаживайтесь. Вам известно, в чем суть задачи?
- Нет.
- А как же Вы дали согласие?
- Я согласия пока не давал.
- Но Ваш допуск?!
- Четыре года тому я работал в небольшом закрытом проекте. Допуск, видимо, сохранили…
- Так Вы не знаете?
- Штирпиц сообщил только степень греховности.
- 12-ая?
- Он назвал 16-ую…
- Дурацкие игры. (Я же просил!) – и после паузы – ... Суть проста – ударить по учителям, по тем, кто формирует, моделирует детское сознание. Как обычно, будет комплекс мер, но первый пункт – яды-дезодоранты…
Борю передернуло. Он представил, как она, брызнув подмышку, начинает задыхаться и сползать со скамейки и весь класс бросается к ней…
- Нет-нет! Вы… что вы … не… - Свирелинс улыбнулся. – Все проще и гуманнее. Мы выделили у пауков-крысоедов два дезогормона – ДГ приязни и ДГ ненависти. Их комбинация позволяет раскачать любое равнодушие и социально-половую апатию.
Возьмите Ромео и Джульетту, это же гениально – страсть, любовный экстаз на фоне кровной вражды. Нам это совершенно необходимо! Мир идет к психоэнтропии. Национально-расовые проблемы эти кретины решили в ХХ11, религиозные в ХХ111 и кстати – проблему ресурсов – тогда же. Что осталось нам? Пол. А никакой же тайны!
Все – химия, физика, анатомия – все изучено, переведено в виагру, позы, зоны, жирное питание. Школьный курс отбил охоту не только к Толстому и Достоевскому.
Поэтому? – Свирелинс встал из-за стола, коленки хрустнули – «Разрядка, Примирение» на самом деле – маятника взмах – Ах, вверх, к небу, с любовью – но ждите! Будет и вниз - к ненависти, глаза белою мутью, к ней – к мести, смертной, кровной… Если ее не регулировать – технически мы способны стереть в Луну миллионы таких планет, как наша. Поэтому, чтобы вы понимали, - оба мира заинтересованы в войне, но войне современной, цивилизованной, войне ради укрепления основ – полов, наций, государств…
Понимаете, Гарин, мы, - Свирелинс воспарил, - мы не только необходимы, мы – управляем, нам поручают дозировать любовь и ненависть! Это же… Это… - кровь прилила, и переводя дыхание, академик бросил в рот пару капсул, запил, упал в кресло.
– Значит, никакой разрядки мы не хотим? А новая Стена? «Стекло сближает!» - все газеты, ток-шоу, реклама…
- Вы верите им?
- Но…
- Стекло, как только начали, дало противоположный результат – Кто удержится от возможности безнаказанно оскорбить, оплевать, изгадить? – А тут мы с дезогормонами ненависти – подогреем, поможем – неприятие доведем до гадливости, а там - гнев, бунт – и все - от политика до церковника, от генерала до психоаналитика – все при деле, у всех – работа! Представьте: мир неуклонно сползает к войне. Реальной – с газами, «сибиркой» и термоядом. С миллионами, сотнями миллионов жертв обоего пола. Мир рушится! И тут вы, Гарин, добавляете в дезодоранты, скажем - в «Рыбсону» - любовь…
Промокнув салфеткой лоб, академик умолк и улыбался, словно спрашивал: - Ну-с, что вы скажете на это?!
А что он мог ответить? Что всегда считал себя способным на большее, или – что не верит ни единому его слову?
- Вы меня убедили. Когда могу приступить?
- С понедельника. Инструкции у информатора. С Богом. – Свирелинс протянул руку.
5
Манифоры не едят, не размножаются и не чувствуют боли, поэтому бить, кастрировать, морить голодом или поощрять лакомством бессмысленно.
Терпение, терпение и еще раз терпение – вот первый лозунг юного манифориста.
Детская энциклопедия манифориста, т.1
В кабинете для проведения инструктажа Гарина встретил Саша. Улыбнулись.
- Александр Гарреман, ваш персональный информатор.
- Гарин. Борис Томас-Юйевич.
- Присаживайтесь. Вы изучили техзадание, календарный, методику? Что неясно?
- Но женщина сложнее паука.
- Естественно. Парфумы будут подбираться для каждой особи индивидуально, с учетом психо-, физио-, социо- и прочих параметров, извлеченных из Базы.
- Мы имеем доступ к полной Жено-Базе?
- Мы только что его получили. Причем, прошу заметить – доступ легальный, в обмен на нашу. На следующем инструктаже я познакомлю с секретным спецпротоколом ...
- Стало быть, и они?!..
- А почему бы нет? Мы не раскрываем, посредством чего, каких товаров. В конце концов, если пугает, что кто-то способен манипулировать твоим сознанием – ограничь пользование косметикой. Впрочем, думаю, Вам самому будет интересно.
- Да?.. – Боря задумался, но только на секунду. – Да.
Уикэнд прошел прекрасно. Ездили за город, к Сашиному отцу. Порыбачили, находились, наигрались в крокет, а вечером засиделись у костра. Иван Исаакович оказался прекрасным рассказчиком, много и далеко ездил по миру, был в горячих точках, имел связи с женщинами. Правда, до последней темы дело не дошло. Зато в кулинарном аспекте отец и сын раскрылись, просто пальчики оближешь!
На прощание Гарреман-старший подарил Боре свою статью о струделе с пожеланиями сменить грех чревоугодия на грешок лакомства.
А вечером в воскресенье, уже дома, перекусив и отдохнув, Боря достал со шкафа домик и, никуда не торопясь, доучил с манифорами «комплимент».
Получилось у всех!
(Вы что-то хотели спросить? Не забыл ли он об училке? Так, в чем же дело? Спрашивайте!)
6
Нет лучшей игры, чем в переглядушки.
Пословица
Сложивши инструкции, ключи доступа, датчики контроля, карточки идентификации, Боря спустился в гараж и тут его ждал сюрприз – новенький Мерсолиз-АЛ600, золотой скарабей (манифор!) на капоте, полный автомат.
Свирелинс появился на мониторе:
- В новую квартиру можете переехать уже завтра.
- Боюсь, так быстро не соберусь.
- Ну, это не к спеху. Вопросы по инструктажу есть?
- Думаю, к четвергу будут.
- Хорошо, до связи.
Через семь минут вместо обычных сорока, пройдя скоростным спецкоридором, алик выгрузил Борю у него во дворе и принял цвет газона с дорожкой.
Поднявшись к себе, Боря не удержался, подошел к окну, и алик, почувствовав взгляд хозяина, весело и радостно замигал.
- Смотаюсь на море, - опуская шторы, подумалось Боре.
Сел к столу. Подключил датчики контроля. Все было чисто, и он вошел в «Базу».
Итак… Училка, рост, вес, примерный цвет волос? живет неподалеку – база выдала 42-х, но ни один, - Боря просмотрел всё, вглядываясь, - ни одна не оказалась похожей. Искать по более широкому спектру смысла не имело. - Жаль, что не снял… Стоп! А ведь снял! Точно снял – камера над дверью могла захватить и ту сторону. Боря кликнул «охрану», «видео», пятницу с 18 до 23.00. Да, вот и соплячки, и грязные надписи на стекле – и на втором плане – ее скамейка.
Скамейка была пуста.
Он просмотрел еще раз. Ничего. Пусто. Время совпадает, и скамейка под тем же рекламным щитом… Рулоны туалетной в виде розовых бутонов роз… Такое впечатление, будто изображение слизано. Боря увеличил, еще, еще, до различения пикселов - никаких следов, обработано классно.
Кто? И зачем? Свирелинс? Первая мысль, говорят, самая верная. Лишние контакты мешают работе. Похоже, и на переезде настаивал. Вот тебе и свобода. А как ты хотел? За все надо платить: и за грехи, и за блага…
А что, если она еще там? Снять, надо снять – фас, профиль – Боря распахнул шторы: за окном была ночь, темная, экономная. На углу скамейки обозначился знакомый силуэт. Он вглядывался, щурясь и моргая, и ему уже казалось, что там, под ночною чадрой …
Ах, нет, уверенности не было. Темно, ночь.
Работать пришлось ночью. Утром разбудил звонок. Секретарь сообщил, что машина и грузчики будут через час.
«Выбора не оставили… И чего так гнать? Когда я соберусь?! Книги, диски, портреты дедушки и Монолиза, коллекция манифоров, кактус – Сашин подарок на 23-е. – Черт! – укололся, а коробки для него не было. – Ничего, подождут. Вот, можно из двух крекерных – остатки крекера рассыпались по столу и по полу. А вы давно – где же я ножницы? – вы давно отрывали скотч зубами? За окном приятно запел звонок и сверху – Боря замер – на алика, на его новенького алика, отчаянно замигавшего, весело опускался перевозчик (чертова мимикрия!) и кактус выпал из рук, горшок разбился, земля, мешаясь с крекерами, раскатилась-раз… - скрежет за окном, хлопки лопнувших подушек безопасности, баночный крэш сминаемого металла, краска, летящая во все стороны – все это – Боря мог поклясться – все это он видел еще до того, как поскользнулся и упал, ударившись затылком, но не сильно, не сильно – все было, было! – и, ощупывая кактус в целом горшке, глядя в глаза погрузчиков, столпившихся у двери в ожидании команд – Боря замотал головой, глубоко вздохнул, – раз, два – и вышел, нет, вывел себя из дому.
Алик, не поменяв окраса, аккуратно стоял рядом с перевозчиком. Погрузчики, формируя звенящие и мигающие группы, катили и укладывали Борины вещи. А сам он сидел на заднем, в своей машине, отходил, и, кляня всю эту суету, успокаивал себя:
- Приеду сюда, вернусь и все сниму. Сегодня же, вечером.
Взлетая, он еще раз глянул за Стекло, жизни там не было и только похабные граффити явно выражали сомнение в мужских, а значит и в Бориных талантах.
7
От мужа поволька – жена самоволька.
Пословица
В рамках гала-программы «Примирение» дискуссию о Марсе и Венере разыграли к сотой годовщине пресловутого «Дележа континентов».
Конференции, симпозиумы, – сплошь совместные! – были проведены толерантно, без захвата трибун и матюгания спикеров(ш). И никакого мордобоя! Они - выпускают на экраны сериал «Еще одна ночь в браке». А мы признаем, что И.Сусанин - был женщиной. Они – то, а мы – вот оно соревнование щедрости! – а мы - лучше! Наконец, - беспрецедентное решение о проведении 1-го открытого чемпионата мира по манифорингу. С приглашением даже болельщиков!. И где – в Мирове, в этом логове...
Что ж, времена войн, видимо, позади, но в голову, - и Боря был благодарен за это, - непрошенным косым курсивом лезли дикие фото- и видео-рыла: Дуче, Гитлера, Мао, Бен Драдена, Жирибобго, Милисии Шчудло, Кракокозобовой…
Невероятно, но каких-то сто лет назад Итра Марталья собирала арены бесноватых амазошисток – от малолеток до старух на каталках, бомжих и матрон, жлобишек и дефиле… Наглая, испитая морда Итры обошла тогда все газеты и экраны. Она выбегала на сцену, таща за собой своего забитого мужа, и мгновенно начинала орать, топая ногами и ломая каблуки:
- Азия какого рода? – кричала она в толпу и толпа визжала:
- Нашего! Нашого!
- А Америка?
- А-а-а!! – разносилось по площади.
- А Европа?? Европа???
- У-у-у! Гэ-э-э!
За ней выскакивал чорнявый парубок в усах и крепдешиновом мини и – на!:
- Трансвеститы за вас! Африка за вас! Укросия за вас! Я-а-а за ва-ас! – и бился в корчах у микрофона, пока не оттаскивали новые желающие.
- Ав – стра - ли – я! Ан – тар – кти - да! - и словно эхо - Да! Да!
- Шо ж у них осталось?
- Не-е! Ге-еть!
- У них – Океан, Сыбир и о.Лабрадор!
Ха-а! Гы-ы! Вшэ-! Вшэ-! Вшэээ-ююю!!! – приближаясь к оргазму, толпа пела, плясала, свистела и улюлюкала.
Наступала очередь мужа.
И тот, полностью соглашаясь с предыдущей ораторкой, тихим и вообще неслышным уже голосом, каялся во всех мужских грехах за все тысячелетия патриархата, пока она – все ждали этой минуты – не вырывала у него микрофон, и со слезами и криком: - «Брехня! Усё брехня!! Ноги мыть и воду пить?!!» - рубила его штангою по ногам и он – сначала на колени, и, закрывая лицо, - на спину. Итра вскакивала ему на грудь, на живот и – топтала, - «На! На!» - слава богу, сломанными уже каблуками.
Стадионы стонали…
Сейчас трудно такое представить. А тогда, после первой победоносной войны паранджанок, когда плечом к плечу с ними на пейнбольных полях сражались сшаконадки и авструженки, укроски и норфинки, кипонки и маланки – после победы бабье ликование охватило весь мир, розовые, а в ответ и голубые города объявили о создании безграничных гигаполисов, а в городах, до того времени не поделенных – возвели Стены, или, как в Ленинграде – развели мосты.
«На границе тучи ходят хмуро…» Проволока, пропускники… Сначала понадобились пули резиновые…
8
За что Офелию?! Дездемону – за что?!
Как нам дезорганизовать мужчин?
М.Шчудло, ПСС, т.27, с.275
К пяти Боря устал. Обычно усталость приходила позднее, а сегодня, после всех этих нервов – он встал из нового кресла и только сейчас заметил, что оно – массажное, и не просто массажное – «имитатор»!
Боря прогнулся, потянулся – и воздух задышал «Озоном», потолок и стены исчезли. Легкий, поблескивающий на заходящем солнышке, иней поплыл, опускаясь на Борины веки, и вершины Центральных Гималаев, окрашенные в естественные рериховские цвета, низко загудели на горизонте.
«Имитатор». Боря слышал об этом, излишнем, благе, посмеиваясь над вав!ерами (или рекламоидами – выродками потребительской экономики – ред.), падкими, как бабы, на всякое новье.
Между тем, в горах закат нарастал значительно быстрее, увлекая и завораживая планетариумным эффектом. Снег пошел сильнее, хлопьями, но в кресле было уютно и тепло, надежно. Два кондора подрулили беззвучно, справа и слева, и кресло поднялось, и пошло-полетело с ними, - на бреющем, вдруг ныряя в пропасти. А то - взмывая; затылок вжимался, и казалось, подъему не будет конца. И что удивительно, встречный поток, начиненный грозовыми ароматами, не морозил щек и не сковывал ледяною рукой лба, а ласково шевелил волосы и овевал лицо, что совершенно невозможно для такой высоты и скорости, но было радостно и приятно.
Он вылетел над Кайласом, испытывая невероятную эйфорию и сладость свободного парения. Лицо его – гордое, благостное – осветило солнце. Нежный запах озона и почему-то ванили вошел в ноздри…
- Ах, вот оно что! Кондоростерон. Знаем такой дезогормончик, вытяжку из гипофиза влюбленного в полет жаворонка, или чайки, или ласточки, или того же кондора, влюбленного…
«Ну, нет! - солнце ослепило его красным прощальным лучом, - … и он резко встал. Небо, и горы и кондоры тут же поблекли, снег, запорошивший комнату, пятна птичьего помета…
- Нет! Я не забыл! Не забыл! Вам не удастся!
Шепча и грозя кому-то, он быстро собрался и, захватив камеру, сбежал во двор, огороженный высокой стеной. Алик поднялся над воротами и Боря готов был отдать команду к движению, но, скользнув по Стене – стекло уже поставили и здесь - мгновенно зафиксировал и малолеток, и женщину на скамейке.
Борю дернуло – Стоп! Стоп! – и алик завис над воротами, как вкопаный.
Она… Не торопясь, будто боясь спугнуть, достал камеру и сначала через стекло – Нет, нет! Ок-но! – зашептал, - Окна-а! – переведя на максимум, приблизя вплотную – О! – он снимал и чем более вглядывался в эти черты – близкие и почти уже родные, тем тоскливее и гаже, и затошнило, заныл затылок – Боря откинулся и выпустил камеру из рук.
- Ее лицо – безусловно, ее, - но это же,., это же… Боже-е-е!
Она смотрела на учениц, но как!
Сузив глаза до белой лучевой злобы. Подбородок подался назад, верхняя губа приподнялась и редкие, заостренные зубки и нечистые десны ощерились. Лицо икнуло, кадык – у них тоже кадыки? – двинулся – вниз - вверх, - и, срыгнув, отхаркалось, натянуло из носа и углом рта слило мокроту вбок, рядом.
9
Смерть да жена – богом суждена.
Пословица
Приходя в себя, Борис обнаружил, что сидит за столом у домика с манифорами, а те стоят перед ним, словно неживые.
Этим увлечением – биотронными жучками и паучками, размером с детскую ладошку, повторяющими за ребенком движения и жесты, копирующими гримасы, и даже выполняющими простые игровые команды – стой-иди, встань-сядь, и т.п. – это хобби привил ему дед, дедуля, врач-психиатр, сначала для лечения арахнофобии, а затем, когда семилетний Боря выиграл серебряную медаль на районной олимпиаде, Василиус подарил внуку чудный цельносварной домик-сейф и двенадцатитомную «Детскую энциклопедию манифориста», лучшее сшаконадское издание по манифорингу, причем отнюдь не популярное, а такое, что позволяет, оглядев манюнь, выстроившихся на задних лапках в три шеренги, поклониться – с этого обычно начиналось, и сейчас манифоры поклонились в ответ.
- Не забыли… А лапкой? – Боря поднял правую руку. И те тут же правую. – А левую? – И левую. – А помахать? – Ну, молодцы, молодцы! Мы еще и на Шекспира замахнемся!
Разминка шла своим чередом, повторяемая в сотый, в тысячный…
- Да кому ж ты такая нужна! - Тихохонька, скромнёхонька… И не имеет значения, кого она так ненавидит – нас за Стеной или своих учениц. Не имеет! – Боря хлопнул ладонью по столу, отчего многие попадали, замерли, но тут же вскочив, побежали друг за дружкой по кругу. Вот они: паучки разного размера и раскраски: маленький Соан, первый, они с дедом долго думали над именем, и придумал Боря, чтобы подружиться и не бояться, и толстячка Отела, ленивица и соня, и рыжий ловелас Ромео (Ромчик, - называл его дедушка), а кроме паучков - веселый рогоносец-жук Жуко, и две божии коровки с сельскими именами, и моль-аристократка, и тараканская семья (разнополая, у них иначе не бывает) и, наконец, навозная муха Зоя, самая назойливая из всех, но способная, и разные другие.
Они бежали по кругу, и те, что останавливались, переходили в категорию зрителей, и в итоге оказалось, что Ромчик нагоняет Отелу, а та, собственно, не очень-то и хочет убежать, а бежит - так, скорее, для видимости, в давние времена так играли в ловитки, а кто кого поймал, сразу и женится. А для чего? Чтобы вспрыгнуть на нее, замереть на минутку, и снова бежать, бежать, что есть мочи, но уже от нее, догоняющей – вот зрители и оживились – да-да! догоняющей, вот-вот, немножко еще! - Цап! Хвать! – в стороны летят рыжие волоски, хитиновые ножки, и тельце-обрубок с пробитым брюшком заматывается быстренько, чтобы высосать дорогого на досуге, и так до новых встреч!
Поставить номер о том, как паучиха убивает и пожирает мужа сразу по завершении акта оплодотворения, сочно описанный и, видимо, по идеологическим соображениям помещенный в первом же томе детской энциклопедии, - ах, не было мечты заветнее, понятно, и у Бориньки тоже. Но добиться, несмотря на все ухищрения и достижения дрессуры, последовательной театрализации, да что там - простого копирования – удавалось лишь каким-то мифическим Гудини и Коперфини, в которых, как и вообще в рекламные примочки «Глобал манифорера», верить было не обязательно.
А верить хотелось. В подземную тайну манифита, глубинного минерала, коим заполнялись манифоры: никто же так и не понял, не раскрыл механизма копирования – у них же ни глаз, ни ушей – а вот же повторяют, значит, видят, чувствуют как-то!
Однажды, засидевшись далеко за полночь, Боря заметил, что иные - Соан, Зоя, Папа-таракан – опережают его действия. Причем повторилось это не раз, - и что поразило, - не только в «школе», то есть в многократно повторённых упражнениях, а – был случай – в совершенно новой программе, «Будто мысли читают! – поделился он с дедом (дед был еще жив), и тот, погладив Бореньку по головке: - И ты наблюдай, помогай им, котичек, они добро помнят, авось, и тебе пригодятся.»
Вот и сейчас уникальное действо, развернувшееся на Бориных глазах, финальная сцена, зрители, хлопающие в такт, Зоя, потирающая лапки от удовольствия – сочетание мерзости сюжета с блестящей игрой вынудило его еще раз ляпнуть ладонью по столу – то ли от ужаса, то ли от восторга.
- А-а! - маньки застыли на мгновенье и ринулись в домик.
«Как меня принимали! Как аплодировали!» - шепнула моль муравью, тащившему Ромчиково тельце, но тот ничего не ответил.
По креслу прошла теплая волна. Боря тронул мизинцем пятно паучьей крови. Липкое…
10
«Светлый лик Монолиза столетиями приходилось скрывать за портретами, писаными с неверных жен, натурщиц, гетер и проституток…»
«Краткий курс богославия» Из-во Института благородных парней
Работой Борис увлекся. Знаете, бывает так, что забываешь обо всем, о сне, о еде. И с Сашей не виделся, и домик с манечками третью неделю со шкафа не снимал. Зато и результаты шеф одобрил: при его – Гарина – прямом участии вышли на параметры рынка «Рыбсоны», популярного дезика, выбрали яркий объект воздействия, пошла первая партия.
Все-таки, Свирелинс – голова.
- Меня, - рассказывал Я.Я., - навела на эту мысль статистика. Проглядывая результаты бюджетных обследований середины ХХ века – (вот она – гениальность, мне бы это и в голову не пришло! – Б.Г.) – я обратил внимание, что работницы торговли выливают на себя по полфлакона «франции» ежедневно. Нет, конечно, никаких ДГ (дезогормонов) тогда не знали – но я понял – сильный французский дух становился призывом для одних и преградой для других, в том числе – волнующих, раздражающих, наконец, отвратительных запахов, исходящих от потных покупателей. Но если есть дезо-преграда и дезо-призыв, почему не быть того же, но с обратным знаком? Значит – запахами можно не только утишать, но и напротив – раскачивать!»
- А я бы утишал, - подумалось Боре, - не хотелось ему этого всего – нервов, конфликтов. Потому, наверное, и хранил он подаренные дедом автопортреты святого Монолиза: один - в образе глубокого старика, а другой - сохраняющий его черты, характер, душу - но уже в образе молодой некрасивой девушки, - автопортрет, разрушавший строгие и жесткие цитаты из его же – монолизовых - «Логий».
В интернате, конечно, учили другому. И сходство портретов, и даже авторство отрицали.
- Ну, что ты, Гарин, подумай логически, - убеждал молодой отцерук на олимпиаде по вере, - Разве мог патриарх патриархата, вооруживший человечество аксиомами типа «Если Бог не мужчина, то кто?!» или «Привязанность к ложу – есть ложная привязанность», - разве мог св. Монолиз так наплевать на свои же истины?!
Отцеруки постарше отмалчивались или скупо материли апостола как «пораженца». А дед Вася молча клал перед Боренькой «Логии», нет, не краткий курс, а полные, невымаранные, изданные еще до «Развода», и показывал, вот на стр.12 абз.3 сверху - «Женщина – тоже человек!», или вот, в унисон автопортрету – «Лучшее в Нем – доброта, милосердие, сострадание к человеку со всеми его человечьими слабостями – лучшее, конечно, от Матери!» (стр.47 абз.6) Боря снова и снова глядел на портреты св. Монолиза, соединявшие мужское и женское благодатью улыбки, и вспоминал деда, чем-то похожего на пророка. А вот чем: покоем, смирением и ласковой добротой – общей мудростью матери и старца, дедули и мамы… Потому, наверное, и тему жизни, - тему утишения, примирения - как и тему диссертации («О роли цезуры в рекламных слоганах на разводных мостах» - ред.), Борис выбрал в духе «Разрядки»… «Если уж пауза объединяет, то нам и подавно…»
Но говорить об этом Свирелинсу было бессмысленно – тогда его, Борино, место не в Секторе Индивидуализации Отдела Раскачки секретного НИИ Поддержания Проблем, функционирующего под вывеской ВНИИЭХа, а в самой этой вывеске, и пахать на должности простого инженера-рекламщика, а не «Старшего Инженера Человеческих Душ», как написано на золоченом бейджике со всеми вытекающими…
Так прошел месяц. Возвращаясь с работы за полночь, Боря и не глядел в сторону Стены. «Если апробация первой партии пройдет успешно – махну на недельку к морю, отгулы пригодятся, и Саше предложу – интересно, что он ответит на мое приглашение – 60 моих на 40 его? Ладно, обижать не буду, напишу «фифти-фифти»…
В этом все дело. «Хочешь уважения, любви – относись к другим так, как хотел бы, чтобы относились к тебе. Принцип Будды, Христа, Монолиза, Мановера Шчудло, СНД (Совета Настоящих Джентльменов – ред.) – Добром надо платить за добро, а бескорыстно любят одни собаки и манифоры, какой бы хозяин им не достался.»
Боря снял со шкафа домик, поставил на стол и хлопнул в ладоши. Ничего. Хлопнул еще раз. Молчание. Он открыл дверку и принялся трясти его над столом. Лапки, крючки, крыльца, пустые хитиноподобные тушки. Принюхался – запашок – потный, сладкий, отвратный.
- Господи! Моя коллекция?! Кто?
Он схватил домик и тряс, и что-то еще сыпалось, тряс и почувствовал – там что-то еще, что-то есть. Боря приник глазом к целлулоидному окошку третьего этажа и в этот момент ударило изнутри.
- А-а-а!
Боль, резкая, холодящая, молнией прошла до затылка. Кровь брызнула и, схватившись за выбитый глаз, он выронил дом, рухнувший с грохотом, треснувший по сварному шву. Высовывая длинные пупырчатые лапы, расширяя трещину, наружу лезла Отела. Но какая! Огромная, черная, волосатая, истекающая прозрачно-беловатой жидкостью.
Дом напрягся и лопнул. Боря осел на пол, тело не слушалось, голова онемела, зубы свело и дыхание состояло из одних вдохов, но все реже и судорожней, дергая головой.
Паучиха приблизилась и, теряя паучат, копошившихся на брюхе, деловито вползла в штанину.
11
Днем – денна моя печальница,
в ночь - ночная моя богомольница.
Пословица
А в это время, далеко-далёко под ясной луной одна женщина рассказывала другой, или скорее самой себе, своему отражению в наполненном мыльной водою корыте.
«Роды были тяжелыми. Я знала уже, всю беременность знала, что мальчик, сын, которого не увижу. Не увижу, не увижу – девочки, две мои девочки родились мертвыми, а тут мальчик, поздний, и не было надежды, родится ли? выживет ли? – а его, солнышко мое, все равно заберут, даже не покажут, увезут, спрячут, имени моего не скажут – Развод, Развод…
Токсикоз, и сердце, и тяжелый психоз… Как только не пытались лечить, меняя средства, повышая дозы, дотянули до восьмого – а там психиатричка кричит: - Срочно на стол! А акушерка: – Не дам! Восьмой месяц! Какие роды?!
Где же ты, сынок мой? Что ж это за сны такие, бессонные… »
Но кто эта женщина? И почему мы рассказываем о ней – совершенно непонятно. И это корыто – какое может быть в ХХ1У веке корыто?! ... разве что воротничок белой рубахи мужской…
12
- Ну, слава богу…
- Пришел в себя…
Голоса.
- Боря! Боренька!
- Слышите меня?
- Саша! – хотел сказать - Да! – (это Гарреман!) – а вышло черт знает что, - Ма-а… - промямлил.
- Ну, вот и ладушки. – Другой, бородатый. – Ему нужны положительные эмоции – любимые книги, фильмы. Говорите с ним, ласкайте. Вы – муж? А-а. Ну, все равно – внимание, забота, любовь… Приезжайте сюда завтра и денька три поживите, койку обеспечим. А сейчас – пусть спит, явное переутомление. – Профессор обернулся к свите. – Вы, братцы, вколите-ка ему вот это, и… это, и еще – вот это, и знаете ли, я хочу, чтобы и вот это…, а завтра…
13
Думают ли манифоры? На этот вопрос ответ может быть только один.
Детская энциклопедия манифориста, т.4
«Что тебе сни-ится, моя манифо-ора? Снова наш мо-ост развели-и над Нево-ой…»
Мелодия давней лирико-пионерской песни привязалась во сне, и потому избавиться от нее было трудно, словно кто-то – вот кто? Кто! – нашептывал, навязывал, и она, непрошенная, каким-то косым курсивом или неожиданным анекдотом, помните, как милиционер учил говорить рыбу в аквариуме, - «высокий интеллект способен выдрессировать низший, меньший», - а через месяц – приходят, смотрят – а мент – П’а – П’а – открывает беззвучно рот… Поняли?
Бывали вечера, когда Борис, вернувшись поздно с работы, доставал со шкафа домик, но не занимался, - не было сил, - не хлопал, не вызывал, а просто садился рядом, глядя в темные оконца, и ему казалось, что и там кто-то сидит и смотрит изнутри на него, и у того тоже на душе не карнавально. Подчас человек уже кунял, и грезилось ему, засыпая - кто-то в нашем домике вздыхал, а то и вздыхали хором...
Боря поправлялся быстро. Звонил Свирелинс, справлялся. Приезжали из церкви: «Редко, реденько бываете у нас, нехорошо…» Саша приходил, проведывал, а на третий день ввалился с коробкой, и, распаковав, сунул чуть не под нос, что бы вы думали? - Домик, с манифорами! - Откуда? – Так это же твой, не узнаешь? – Мой? – Боря отпрянул:
– Мой же… Мои же…
- Твой! Я был у тебя.- Саша помахал ключами, - А ты позови, хлопни…
На чужой хлопок они не отзовутся, это общеизвестно.
Боря заколебался, но Сашина улыбка и странные мысли… – Хлоп!
Братцы не заставили себя ждать: и Соан, и Зоя, и тараканья семья, и медлительная Отела, та самая, моя, и Ромчик – живой! И разные другие…
Прощаясь, Боря спросил о машине.
- Алик всегда при тебе. Набери номер. Но, постой, ты куда это? Тебя только к концу недели…
- Нет, дорогой, - успокоил. – Там в бардачке видеокамера…
После заката госпиталь пустеет, затихает. Расходятся родственники и друзья, заканчивает работу медперсонал, да и сами больные, измученные первыми и вторыми, тяготеют к видео или книге.
Выходит, все это – фантазмы? Галлюцинации, граничащие с реальностью?..
Как чувствовал, - Боря еще раз просмотрел запись – пусто! Никакой училки. Поначалу думал, кто-то слизал, обработал… И никакой паучихи?! Вот - укус! А паучихи, выходит, тоже, не было? И никакой – как ни обидно – последовательной театрализации, никакого представления – ничего?
Что же это со мной? Что?
14
«Ветвин» - и проблема решена. Вам только кажется, что Ваши волосы секутся – они ветвятся благодаря «Ветвину». Я не боюсь прореживать! Видите, сколько волос остается на расческе! «Ветвин»! Вы желаете лужок или джунгли?
Реклама на ТВ
«Из окна палаты, - или так всегда бывает в окружении желтого (стены палаты выкрашены, естественно, в желтый, успокаивающий) – из окна желтой палаты замка небо казалось еще голубее, голубели небеса, и ласточки - птицы небесные – носились безо всякого на то пищевого объяснения,..» - начал было писать Боря - и всё зачеркнув, оставил:
«Из окна медовой палаты небо Эльсинора казалось еще голубее, а ласточки - пациентами.»
«Солнце – может быть, все же среднего рода, чтобы и Он и Она могли сказать – «Мое Солнце!» - и каждый бы не ошибся – Солнце вставало по Божьему закону, из-за крепостной стены, незаметно, слева - на - право, забирая понемногу вверх, чтобы добраться к зениту и, поднявшись над Вероной, выполнить своё дневное предназначение – уделить молодоженам и света и тепла, - и пойти вниз, незаметно, с горы.
А ласточкам, – дурам, - всё ничего, носятся безо всякого смысла – на самом деле смысл был – разгонять цветущие запахи, одеколоны лип, или как сказанули бы древние – «воздухи благорастворять», чтобы напомнить, навеять Ему и Ей остановленное мгновение… А может и вправду – остановить? Застопорить этот медовый месяц, хотя бы до года, или до серебряной, золотой?! Стоп, время! Нету тебя! Одно пространство широчайшей никелированной кровати под небесным балдахином, одно пространство. Стой, мавр! Не было для Них времени, одно пространство, а того – пусть будет сколько угодно…»
Что же это со мной? Вернулась беда, с которой справились в детстве? За что, за какие грехи? Душевные болезни – это 3-ья. К 4-ой «посох и сума», а это 3-ья, и в тяжелых случаях – 2-ая…
Боря ждал обхода, и обход пришел.
- Сколько сделали уколов?
- Сто восемьдесят семь.
- Что так?
- Все просили.
- Хорошо!.. Значит, диагноз?
- Входящий или Исходящий?
- Ну, допустим?
- Переиграл в манифоры.
- А что больной скажет?
- Шизофрения у меня…
- Так все говорят. То же мне, великий грешник! Пишите: геморрой.
15
На левой половине экрана – Кощей:
- Укросским духом пахнет… - принюхиваясь, рыщет, находит и костями насилует Василису Прекрасную.
На правой половине - Царевна-Моревна, сверкая улыбкой, прыскает подмышки:
- «Рыбсона»! - И никаких Кощеев!
Рекламный клип
Вернуться домой всегда хорошо. Больничный закроют в пятницу. А сегодня среда. Левая нога, укушенная под коленкой, еще побаливала. И глаз. Но уверенность в мнимости всего случившегося Борю не покидала.
Он зашел в ванную и собрал в пакеты всю парфюмерию, включая крема и репланты, смывку и скрэб, лосьоны и гели, и дезики, и эпиляторы….
Поискал вокруг, затем снял рулончик туалетной бумаги, розовой, снятой с продажи, как только объявили о «Примирении» и, отрывая по кусочку, стал брать пробы, промокать и тереть, где только возможно, отправляя каждый розовый клаптик в отдельный пакетик и помечая порядковым номером.
Затем он составил перечень, с пометкой, у кого они были получены (куплены, подарены, взяты на пробу и т.п.), дождался семи и помчался – нет, просто и даже подчеркнуто аккуратно поехал в НИИЭХ. Войдя по старому пропуску, он спустился в полуподвал, в лабораторию, где когда-то начинал свой, как говорится, трудовой путь. В комнате с зашторенными оконцами под потолком, сидела седая, запудренная как моль, женщина в гимнастерке, да-да, именно женщина, худая как смерть, и такая же, видимо, древняя. Когда-то, чуть ли не в позапрошлом веке, переодевшись мужчиной, она проникла на мужскую половину («за хахелем, - трындели, - поскакала!») и жила здесь, словно схимонах, а лет сорок тому, уже в глубокой старости, плюнула и решила открыться. Народ, пресса, органы пошумели и тоже плюнули – старуха оказалась не простая, пригрозила самосожжением. «Пусть доживет, - вынес решение СНД. – И Мария Наташевна выполняла персональный Указ с достоинством, если не с гордостью. С народом она не общалась, дома ее никто не ждал, но не только поэтому Борис пришел к ней и сел напротив, и все рассказал, все, с самого детства, и особенно подробно – последние месяцы. Так завещал дед. – «Запомни это имя. Назовешь себя и всё расскажешь – только - всё, без утайки. Тетя Маша поможет. Запомни!»
Завлаб слушал, не перебивая. Боря достал пакет с пробами, вынул наугад – №27 «Ветвин. Реплант для головы и гениталий» - полученный, - сейчас – заглянул в список, - №27 – да, подаренный Сашей, - Пожалуйста, - и она взялась тестировать молча и деловито.
- Вот, Боря,– принтер выкинул листик, испещренный цифрами, латинскими буквами и красными восклицательными знаками - вот и выходит…
- Что? Что?
- Травят тебя, братец. Галлюциноид восьмого поколения. Я такого и не видала… И в апробациях на него…, ой, нет, есть одна статейка, ну-ка, «индивидуального действия для крыс (самцов) 2337 года рождения» - надо ж такое… – Ну, ничего, не дрейфь, - тетя Маша поглядела на Борю, словно хотела что-то участливое, «бедненький ты мой…» или - «эх-хе-хе…», но – не сказала. А спросила она: «Кто ж этот, друг сердешный?
- Саша… - только и … и спазм перехватил.
- К нему надо, срочно. Эта гадость, что вжучил, изомер такой, персональный, состроила, а код к нему без разработчика ни одна машина не потянет. Рецидива ждать не советую. Последний припадок с укусами? Да… У, гад, может, в милицию на него, в органы, хотя…
Боря сжимал пальцами виски, застонал:
- Органы, что органы… Нет, он не мог! Я не верю. Я поеду, надо сейчас? Да?
- Надо было вчера. Ну, поехали. «Мог, не мог…» Кобели неверные… С тобой поеду. Не дрейфь, чуть что, - в органы маякнем, есть там один, «пожарник».
- Боря?
- Извини за поздний звонок. Необходимо встретиться.
- А что? Что с тобой? Может скорую?
- Не торопись… Проще мне, ты дома?
- Я? Да… хорошо. Как раз папа гостит… Может, лучше утром?
- Лучше сейчас.
- Хорошо…
Дождь за окном, порывы ветра, покачивание и ровное гудение алика. Капли бегут по стеклу деловыми сперматозоидами. Народ спит в домах. Небо свободно. Отрешенность и ясность.
«…но если это задание Свирелинса!.. Если это так – дойду до самого Совета, дойду, дойду! – Боря сжимал кулачки, пыхтя и в общем-то не очень веря…
Но лез к нему и второй, другой вариант - Саша, по личному, так сказать, плану, «завоевание через раскачку» – вариант, известный под кодом – СС - в «Энциклопедии женского коварства» его излагали на примере «Собаки на Сене», средневекового сериала, где с упоением смаковали яд придворной француженской интриги.
И тогда – другое, унизительное, унижающее, но в общем – объяснимое желание влюбленного… Органы… Нет, не ваш это вопрос, и никого, кроме меня и него. - (Что ж это, не разобрался, а уж и по имени его не зовешь? – мелькнуло, и Боря поправил себя) - кроме меня и Александра.
Эх, Сашка… «Если ты одинок, то принадлежишь самому себе полностью!» -Помнишь ли гордый девиз нашего отряда? А вот - не прав Монолиз, не прав…
Куда идти? Кому сказать?
Была, впрочем, церковь, духовники, исповедь… Но Боре – «безотцовщине», как звал их отцерук в интернате, - пойти к постороннему, пусть даже и духовно уполномоченному на то человеку, и открыть душу, закрытую изначально всем интернатским укладом…
Отцу бы - и рассказал, и совета спросил, но и памяти не было об отце, силился и так, и эдак, деда расспрашивал, а тот пыхтел, но молчал, ничего до поры не рассказывал. А звучал почему-то голос женский - колыбельная, знаете, так явственно, словно под окном, однажды он и выглянул, ночью, - а там поет-напевает ему матушка – какие матушки в интернате?! – поет и тянет, тя-а-а-анет за душу – пока не проснулся.
Об отце, разведчике, - во всяком случае, так догадался, когда дедуля, уходя, шепнул ему – «Помни, твой папа – герой!» - Боря знал мало. Собственно, ничего почти не знал, верил, что жив, но кроме двойного отчества – Томас-Юй, открыток без права переписки, т.е. без имени, подписи, текста и обратного адреса отправителя, кроме стандартных подарков к Рождеству и пособия, спецпенсии, что получал до совершеннолетия… Главное, знал, что отец есть, а где он – в Китае или Европе, а может и в самом Мирове, городе-логове, где мужское гетто исчезло еще сто с лишним тому…
Тетя Маша дремала, но проснулась сразу, собралась и, одернув гимнастерку, пошла к дому, чеканя - Боря завозился с зонтом – дождь не прекращался - а там уже ждали и шли с зонтами навстречу.
В гостиной ждал чай.
Разговор о погоде – о том, надолго ли дождь…
Боря глядел в сторону.
Сашин Папа предложил даме осмотреть оранжерею.
- Да-да, оранжерея заслуживает … – (Боря – Марии Наташевне).
- Если будут сюда звонить, - я дала ваш номер, - не сочтите за труд позвать. – (М. Н. – хозяевам).
- Конечно, конечно… Прошу, прошу…
- Боря, кто это? Что с тобой? Что случилось?
- Меня травят дезогормоном. Она – завлаб.
- Женщина?! И ты доверяешь?
- ДГ обнаружен в дезике, полученном от Вас на 23-ье.
- Не понял… Что?
- Зачем ты это сделал?
- Бред!
- Это задание Свирелинса? Прощу тебя, не лги. Скажи правду!
- Постой, постой. Ты считаешь… Не-е-т! Свирелинс? Не думаю… Он, конечно, жучило, но зачем через меня – а ты уверен, что анализ? Да? – Боря молча кивнул. – Значит, в составе дезика яд, и это причина болезни. Так? – Боря снова кивнул, и лицо его, сведенное судорогой, готово было к крику, буйству – губы кривились и подергивались – и к рыданиям, горчайшим, безнадежным.
- Боря, ты мне веришь? Я клянусь, чем хочешь, нашей дружбой, жизнью, отцом – я ничего об этом – о ДГ – не знаю, никаких заданий ни от кого не получал, а сам – никогда, я … Я люблю тебя! Верь, верь мне! – схватил Борю за плечи, притянул, обнял – неживого. И отпустил, упал на софу, зарыдал.
Борис постоял над ним, присел рядом. Глаза его были сухи, губы сжаты.
- Я верю тебе. Верю. Ну-ну… Успокойся, будь мужчиной.
- Есть, как я понимаю, две проблемы. – Иван Исаакович оглядел присутствующих. - Первая: как сделать или найти противоядие. Вторая: найти того, или тех, кто затеял эту мерзость.
- Анти-ДГ, противоядие – я уже поясняла – самому, без кода, произвести нельзя. А код нам не отыскать.
- А если подключить нашу лабораторию, Свирелинса?
- Сложность задачи определяется степенью безнравственности. Здесь она очень высокая – покушение на личное сознание – 1-2 категория. Надо искать – кто.
- Важно установить, на какой стадии влито – через сырье, в процессе производства, при продаже… Я попробую…
- И параллельно - к Свирелинсу. Может, я, как информатор?
- К Свирелинсу пойду я, покушение на меня, на имеющего допуск… «Нештатка» высшего уровня!
- А если это он, если произвел именно он, ваш НИИ? К нему – опасно. И вам, и Боре.
- Тогда, так. Информатор обязан знать. Ты должен сначала доложить мне. Я визирую. Двух свидетелей имеем?
Тетя Маша кивнула. И.И. промолчал.
- Ты идешь к нему с моей визой на докладной. Я ухожу на бюллетень и отключаюсь. Свирелинс - не дурак. Пока меня не найдет, резких движений поостережется. А мы почувствуем, если будет искать, тогда…
- В хорошенькое дело я вас втравливаю. Может, медикаменты какие-нибудь…
- Мне тоже кажется, что к Свирелинсу не стоит, рановато – и… шантаж, - Гарреман-старший скривился, – шантаж, знаете, не прощают… А лекарства… Я слышал об «Антидоте» - результаты очень…
- И Саше дадите? – Мария Наташевна отодвинула блюдце.
- А при чем…
- Папа, я пользуюсь – и не только я, и ты, и тысячи – тем же «Ветвином».
- Дети, я боюсь за вас, не за себя, может быть все-таки…
- Бояться поздно. Сашин план одобряю. Нам пора возвращаться. Я хотела бы до завтра закончить проверку.
- До сегодня. – Иван Исаакович открыл жалюзи. Светало.
16
Боря завез завлабу и поднялся на восьмой, к себе.
В застекленных боксах еще никого не было, пауки и крысы спали. Кормили хорошо, как на убой. Чего не поспать. А вот самому спать не хотелось. Ночь – бессонная, нервная – а чувствовал себя - в форме, чуть утомленным, но крепким, энергичным, как после зарядки. – Прислушиваться стал. – Да-а…
«Антидот», судя по отзывам, результаты давал неплохие. Позвонил в аптеку – есть, но без рецепта не отпускают. Боря колебался. Надо ли сразу к Свирелинсу? А чего тогда лезешь к шефу вне графика? Подлящиваться? Кундалинить? Академик подлаз не любил. Так говорили.
Боря сложил докладную вчетверо, положил в грудной. Если докладывать, спросит, где пробы, кто делал, почему к ней, а не к нему, пахнет разглашением. Сказать, что сделал только одну пробу, об остальных скрыть? – А почему этот выбрал, именно этот, «Ветвин»? Нет, Свирелинсу не соврешь. И правом на «детектор правды» он воспользуется, будьте уверены.
Задуматься было о чем.
Экран мигнул. Лёвчик, из шефиных пресс-секретарей:
- Гарин? Вы здесь?! Слава Богу! Живой!
- Я решил немного раньше…
- Да вы мне то - не надо. Это счастье ваше, что вы дома не ночуете. Вы что, ничего не знаете?
- ? Не…
- У нас теракт. То есть, у вас – лазером? мазером? – сочувствую – всё, все вещи, все спеклось, ничего не осталось. Дом жалко, такой аккуратный, говорят, с «имитатором», да? И садик, лужайка, бассейн.
- Бассейна мне не положено.
- А если бы еще и бассейн!.. Как было бы жалко, такой дом, новый, современный, полный фарш. Как я вам сочувствую… Хорошо, хоть драгоценностей не было…
- А может, были?
- Угли уже спектральным, останки искали, анализом, (не надо!), коронки, стенты, крестик нательный – слава Богу, все на вас…
- Бриллиантов не нашли?
- Будет вам хихикать. Мы так за вас переживали, – экран мигнул и вместо Лёвчика – Свирелинс, спиной:
– Гарин? Зайдите ко мне.
Гарин вошел. Шеф молча указал на кресло.
- Та-а-ак! – выговорил, наконец. Затем тяжело поднялся и медленно пошел к окну. Его качнуло подле пальмы – Гарин привстал – но шеф, не оборачиваясь, сделал рукой назад, мол, нет-нет, сидите, и, закинув голову, словно после закапывания, произнес тихо, но внятно, хорошо поставленным голосом:
- Как вы могли?! Как?! И – за что?! Я дал Вам повод усомниться в моей порядочности и гуманизме?! Кто может упрекнуть меня в этом?! Все силы, здоровье, благополучие семьи – все отдаю на благо – А Вы…Вы! – он сорвал с рук перчатки – сначала одну, - отбросил, - вторую, - Вы! – и затряс руками (руки были как руки, с маникюром) перед самым гаринским носом, - Бросились в объятия… И кого? – никому не известной… старухи, завлабихи, не имеющей даже степени магистра. Вы предали всё: звание ученого, имя нашего НИИ, секретность, Вы предали пол. – Голос его срывался на фальцет, дыхание не попадало в такт, и он умолк, стоя у форточки, переводя, нормализуя.
Боря сделал попытку вставить, но тот вновь, характерным жестом – жестом дирижера, хватающего финальную ноту, - Молчите! Я вам не субретка с оперетки! Я говорю! Я!!! – резко обернулся и пошел на него, сжавшегося в кресле.
- Нет, я не верю, что Вы завербованы жебистками. Нет у Вас на то оснований. Детство, интернат, пример отца. Всю ночь я знакомился с вашим делом. Вы – наш. Милый, Вы – наш. А виною всему… Поверьте, если я не предлагал Вам интим, то это еще не значит, что я равнодушен к Вам, Боря, я отнюдь не считаю Вас непривлекательным, поверьте мне, Ваш внутренний мир, тема диссертации: цезура … слоганы… разводные мосты… романтично, оригинально! А Ваше увлечение манифорами?! У Вас глубокие и разносторонние интересы. Вы, как следует из охранного видео, небезразличны и к собственному телу, гантели, плавание – это, безусловно, похвально. Я… Поймите меня! - шеф снова рванул по кабинету, заполняя пространство сцены прямыми и диагональными перемещениями, ненужными, необязательными, характерными для пожилых актрис провинциальных театров, порывисто играющих инженю, - Эти референты, секретари с осиной талией, аспиранты, пиарщики, лейтенантики бэк-офиса - и все – с надеждой, все так игривы и обидчивы. О-о-о! Я шесть лет не был в отпуске. Что моя жизнь? Утренняя капельница, дневной минет, вечерний сериал, а остальное – работа, работа… Поверьте, только моя бесконечная занятость, необходимость жить с тяжелой, с безумно обременительной, 5-ой! категорией греха не позволяли мне лично обратить на Вас внимание, что, впрочем, я пытался компенсировать первоочередной квартирой, с «имитатором», который, кстати, Вам не положен по статусу, и я уже заказал для Вас и копию Вашего интерьера, и новые манифоры, вместо погибших, и, думаю, с Вашим талантом дрессуры Вы быстро обучите, наверстаете и, уверен, добьетесь последовательной театрализации …
- Если доживу.
- А-а? – шеф обернулся. – Да. Простите, - что-то я ... Вы правы, времени у Вас немного. Пора к делу.
Итак, - нажал кнопку, - вы, Лёвчик (секретарю) – организуйте селекторное – Гарремана найдите дома, плевать на больничный, и эту – да-да, впрочем, ее лучше живьем, сюда, сбегайте – ах, уже привели, - бойко, дружок, бойко!
Гарреман сидел рядом с папой. Иван Исаакович, заглядывая в камеру, кивал, слабо улыбаясь.
Тетя Маша расположилась спиной к окну, на канапе подле пальмы. Свирелинс взял слово.
- Что мы имеем, парни? Извините, и мадам. Есть соображения?
- Вы не дали мне закончить анализы – но из 58-ми - 48 свидетельствуют о наличии ДГ.
- Вся парфюмерия! – с монитора воскликнул Саша, - слава богу… Теперь ты видишь? (Боре). Квалифицирую: массированная дезоатака с попыткой уничтожения.
- Вторжение… Боже мой…
- Ах, мерзавки! (Но какой масштаб!)
- Срочно запросить производителей! Лёвчик, молнируйте всем, гриф – три креста.
- На заводах Шипра, - Гарреман-старший показал на бегущую строку своего компа, - я уже связался – чисто. А вот еще: об отсутствии ядов сообщают «Гей энд Моррой», «Ветвин АГ»…
- Но «Ветвин» же показал яд?
- Могли влить в магазине.
- Срочно запросить магазины!
- Так они и ответят…
- А если атака избирательная. У вас есть враги, Гарин?
- У меня нет врагов.
- Жаль. Значит…
- Я думаю, это – эксперимент. Чем они хуже нас.
- Вы разрабатываете дезогормоны?! Боже мой, я же догадывалась… Какой позор! Свирелинс! Вы женонена…!
- …который всегда голосует «за!», при каждом Вашем избрании на должность завлабы, – покачал головой - Хорошо, допустим. Но квазер ударил с Вашей стороны. Что вы на это скажете? Сидеть, сложа руки? Ждать пока они нас? Вот так, по одиночке? – Свирелинс поднялся:
- Мне все ясно. Мы должны найти НИИ, а в нем – лабораторию, а в ней - разработчицу, чтобы спасти Бориса, в частности, а возможно и мир в целом.
Когда народ вышел, Лёвчик набрал Штирпица.
- Что у нас на Гарина и старуху? Шеф интересуется.
- На нее – все, что хотите. Хоть сейчас. А по Гарину… в целом его ценят. Но… мутный он какой-то, маловер … инженер-рекламист, а рекламофоб – всегда переключает, когда дают рекламу, непонятный, и диссер у него такой же, «цензура?..» В целом на него негусто, грехи ничтожные, но я чую… Отчество двойное. Томас-Юй. Отец проходил по нашему ведомству… Борис Томас-Юй Гарин. Жил с дедом, пока тот не умер. Вроде мелочь… Покопать? Допросить манифоры?
- Пока не надо. Команды не было. Я отзвонюсь.
17
Не строй церкви – пристрой сироту!
Пословица
Возвращаться было некуда. Старая квартира - без мебели, если уже не заселили. Дали пропуск в сотовую общагу; сидеть в клетке где-то на 100-ом Боре не хотелось. Мысли в голову лезли всякие, пока поднимался в гараж, и в гараже, о себе не думал - надоело – в гараже зазевался, подрезал.
- Тебе что, жить надоело?! – пискнул водила. И Боря, – Прости дурака! – перебрался на заднее.
«Надоело? Может, и надоело… Поехали!»
Над городом загорались звезды. Полная желтая луна выползла на Той стороне, просвечивая сквозь ажурно-витражные конструкции позднего неомодерна. Небоскребы, подобные лотосам, - ажуронебы - слегка покачивались, подчеркивая зыбкость и неустойчивость стиля, порицаемого в обоих мирах, однако распространенного.
Четкой команды не получив, алик поднимался медленно, надув вокруг себя «гелиотор», чаще именуемый «бубликом» или «ватрушкой». Неизвестно откуда набежала тучка, заморосил дождь и тут же – как без них, - примчалась на летопедике парочка, и, прячась от дождя, повисла под аликом. Мигнув для порядку, автолет некоторое время еще повисел над ними и, не дождавшись команды – Боря уснул – бережно и чуть покачиваясь, оставил тех целоваться и пошел по маршруту, наиболее типичному для этого часа.
Дождь припустил.
Алик снизился, шасси спружинили и бортовой комп выдал: «Осторожно! Скользко. Множество мелких препятствий.»
Боря поначалу и не собирался выходить. Он не сразу осознал, что алик привез его в сожженную квартиру. А когда разглядел блестящую под луной обгорелую и оплавленную мебель – даже возмутился:
- Чего сюда?
- Неопределенность команды. Вы сказали: «Поехали…» Решение принимал самостоятельно. Варианты решений - экран замигал: Гагарин, Губерман, Ерофеев..., расширенный?…
- Ладно, ладно. Хорошо.
Не выходя из машины, Боря оглядывал стены, отмечая мощь квазера: крышу снесло и сгорело всё, подчистую: от кресла – остатки платформы, от кровати – ролики ножек… Выгорели и встроенные шкафы, зеркало впаялось в стену. За углом, на кухне, разрушения казались не столь: под развороченным зевом пищепочты - черная, но уцелевшая плита с дверкой печи, словно вываленным языком, за ней… Стоп. В духовке что-то белело. Боря вылез, сделал шаг и, освещая фонариком, нагнулся – в печи - лист бумаги, сложенный вчетверо, а за ним – черный, оплавленный, но целый! Да, да! – Домик с манифорами, его, Борин!. Ставенки были закрыты, оставалась надежда – и Боря чуть не хлопнул в ладоши. Но удержался – не он прятал домик в духовку – и осторожно достал бумагу, развернул.
В центре листа нетвердой рукой было выведено:
Простите. Простите, ради Бога.
Повертел, понюхал. Запах мокрой газеты… и… лаванды? фиалок? Нет, скорее медовый, липовый, вот! Именно, липовый. Аромат свежести, сладости, гари и дождя. (Спрятал.) Снова нагнулся, за домиком. В этот момент сверху ударил свет. Белый, слепящий. – Луна взорвалась! – мелькнуло. Что-то липкое, вязкое, подобно плевку гигантской паутины свалилось на Борю и, облепив мгновенно, подбросило вверх. – Опять?! Господи, опять..?
18
Играть в манифоры Свирелинс не любил, предпочитал шахматы. Деревянные фигурки были понятны, логичны, подчинялись правилам. И потому – для тонкого игрока – проявляли цели и душу противника отчетливо и однозначно. Маньки же только путали. Конечно, и к ним удавалось найти ключик, с тем, чтобы скачать информацию; эсристы, к примеру, пользовались живой голограммой хозяина, которую манифоры, бывало, принимали за своего. Однако, трактовка танцев под управлением голограммы, проводимая психоаналитиками, - «этими тупыми и самовлюблёнными извращенцами» (Свирелинс) - академика никогда не устраивала… Последних академик просто терпеть не мог. «Все они добавляют свое: манифоры – свое, менты – свое, психоанальники – свое. Что за отчет подготовил Штирпиц сотоварищи? Не дурак же, а обороты, а ссылки…118 страниц! - и какие же выводы? «Не исключено, что манифоры темнят вследствие применения Б.Т-Ю.Гариным особых способов дрессуры»! Ну?! Они вообще ни к кому не вышли, на голограмму не клюнули. «Темнят...» Хорошо еще домик успели вернуть, пинкертоны ё…»
Впрочем, кое-что из видеоматериала показалось академику любопытным. Не раз и не два, увлекаясь изложением какого-то невероятного сюжета – к концу просмотра Я.Я., кажется, понял, что и как компилировалось – Гарин разыгрывал перед ними что-то невероятно сложное, чуть ли не Шекспира, да-да, Шекспира, собранного из разных пьес, причем этот «Весь Шекспир» крутился вокруг любовной трагедии, в которой Ромео, Отелло и Гамлет – Ромотегам какой-то – никак не мог разобраться со своими, то есть со своей Джуздефилей – путано, нервно.
- Чушь какая-то. Хотя… хотя за этим, - академик еще раз прокрутил финалы, - один, другой, третий, - вовсе, знаете, не трагичные выходили финалы, а гордые, пафосные. – Типичный комплекс мужской неполноценности с хорошим концом. Потому и стал в очередь, тридцать лет, пацан еще, а созрел, хорошо созрел, уж не влюбился ли?
19
Выслушивая извинения капитана эсристов, – Посчитали Вас за мародера, потому и применили «липучку», - Боря кивал, мол, бывает, к тому же алик мой доставил сюда без команды – вот запись, прошу…
Домик с манифорами бережно опустили в багажник, - Бомба не обнаружена. – успокоил капитан. Боря, наконец, тихонько хлопнул в ладоши, совсем тихенько, так, что никто, кроме Соана и не выглянул. «Мои, слава Богу…» На лист же, пахнущий липовым цветом, никто внимания не обратил.
Простите. Простите, ради Бога.
Он перечел еще раз, обращая внимание на дамскую нервенность косого курсива, на повтор, большую «Б», подписи нет…. Попытался уловить, - Липа? Липа! И верите ль, нет, припомнился Бориске запах, сказочный запах, ходивший по Липкам волнами, - волшебный. Когда накатывала очередная волна, - морщины у всех, - и подходящих близко, и гуляющих, и у двух, почему-то, мам, вцепившихся в коляску, - мгновенно разглаживались. И у махонького Борюси – озабоченная межбровная черточка разглаживалась тоже, и на губки присаживалась улыбка Св. Монолиза - улыбка благости и совершенного спокойствия.
Место рождения, имя и фамилию матери, как и национальность в паспорте не писали. И дед не говорил. Предки – да, миряне. Какой смысл, кто родил? Важно, где вырос, кто воспитал. Интернат им. Брюса Ли Виллиса готовил Отчизне настоящих мужчин. И Боря старался. На физре и в разборках с пацанами, походах и межрайонной «Зарнице». Только раз за все годы учебы, отцерук назвал его сынком – маменькиным сынком – что может быть обиднее для пацана тринадцати лет?! Тогда, в родительский день, Люсик, слабак и никчема, обозвал его «прокладкой». Боря повалил обидчика и должен был навалять ему, как следует, но Люсик завизжал, тонко, противно, и руки у Бори опустились.
- Чего?! – Дай! Дай ему! – заорал отцерук, а когда Боря поднялся, - Хлюпик, - процедил, - Слюнтяй! - и добавил, хотя мог бы и не добавлять, - добавил с презрением, - Сы-нок… Ма-менькин…
В тот же вечер Боря все рассказал дедушке и плакал, горько, навзрыд, а Василиус гладил его по головке, утешал, а затем полез на чердак и принес то фото, пыльное, в отдельном футляре. Парк, пейзаж, словно второй план на портретах Монолиза. Две женщины в одинаковых капорах у коляски. Лысый ребенок, - Это – ты, крошечка… Вдали играет духовой оркестр, пахнет липами.
Две мадонны с одним младенцем, склоненные, а за ними тот же пейзаж и Парк такой же, и запах – единственный, волшебный…
20
Мировой Развод решил немало проблем. Грех прелюбы (3-6-ая категории) – не пожелай жены ближнего… – а нет брака и, стало быть, нет жены! – целый грех удалось свести к минимуму. Или возьмите проблемы абортов (2-4-ая категории)? Ее тоже решили благодаря Разводу: процесс оплодотворения строго отрегламентировали, и вероятность случайного осеменения практически свелась к нулю.
А суицид, невозможность жить после отказа? И это решил Развод.
Боря где-то читал, что люди Серебряного века не раз покушались на собственную жизнь, получая отказы недоступных избранниц. А один из них – воин, охотник, поэт! - вообще три или пять раз! Кто может усомниться в силе и преданности такого чувства?! Тем не менее, каждый раз она «абортировала» его любовь, обрекая на все новые и новые страдания. Не семя, заметьте, а любовь, настоящую, неразделенную, лишенную первородного греха, непорочную. И каждый раз Господь спасал его, пока все не устали… Не знали в те времена, что «привязанность к ложу – есть ложная привязанность!»
Однако и сейчас не всё решено до конца. Женщины, бывало, пытаются спрятать мальчиков, особенно поздних, последышей, и страдают от греха припрятывания, приравненного по срокам наказания к краже органов, а при смягчающих обстоятельствах подпадают под определение «несухи» - мамки-полуворовки, берущей не чужое, а общее. У них, до пересылки, мальчики считались общими, как следовало из совместной резолюции ООМ и ООЖ.
21
Имеются случаи инфицирования СМИДом через мужские средства массовой информации.
Справочник медработницы
Когда спишь урывками, минутки озарения, важнейшие, утренние – обычно приходящие с 4.30 до 5.30 утра - окунаются в сонливость, апатию, разбредаются по суткам, как им вздумается – но все же не теряются вовсе, и надобно малого толчка…
- Она просит прощения. Улыбается, глядит с интересом, и может быть даже – с нежностью, - а назавтра, вдруг – мегерою, гидрой, Горгоной! Она стреляет, покушается на убийство – а назавтра просит прощения – причем, не единожды, а дважды, умоляя?
- Наш ДГ вводился в «Рыбсону», модный в среде педагогш и военных, с натуральным липовым амбре. Но апробацию планировали в Мирове, в самом логове, а не здесь.
- Почему переставили домик с манифорами? Место ему – на шкафу, а не в духовке.
Значит… - Боря глянул в окно. – Стало быть -
Версия первая: из Мирова приезжает на экскурсию группа с училкой, которую мы заразили – здесь два варианта – она узнает (откуда? что она знает? Я же месяц только…), что я один из разработчиков яда и решает со мной покончить (та, что меня заразила «Ветвином»?); либо – она решает покончить со мной по другой причине (какой? врожденная ненависть к мужчинам? несчастная любовь?) или покушается не она… И вот еще – квазер – это минимум четвертая группа допуска. Учителя ее не имеют…
Версия пятая: меня заразили, хотели концы в воду, заразила шпионка, которая может сквозь Стену, шпионка, которая меня любит… Версия седьмая – Свирелинс. Версия десятая… «Ветвин»… Версия двенадцатая … манифоры…
Все это Боря произносил, а комп анализировал на достоверность и, погудев-помелькав, выдал вердикт – розовый в голубую крапинку, то есть «извините, вы – или дебил, или шизоид», но посопев-постонав, вдруг, неожиданно добавил – В Миров! – черным по белому – В Миров!..
22
Второе совещание шеф проводил в том же составе, но очно. Кроме Лёвчика, в кабинете на краешке стула сидел Штирпиц с выражением мраморного дога, слева в кресле для гостей расположился грозный неизвестный, представленный как «наш куратор».
- Тема нашей встречи известна. – то ли утвердительно, то ли вопросительно заметил Свирелинс и прошелся взглядом по каждому. – Учитывая значимость и специфику, прошу вслух не произносить, а пользоваться SMS-пультами. Что нового?
- Разрешите мне? – Шеф кивнул и Гарреман-старший застучал стилом по своему экранчику.
«Пресс-леди Министерства обороны выступила с официальным извинением: выстрел, мол, мини-ракетой был произведен ошибочно, виновные понесут… и призвала Премьерку обратить внимание на материальное обеспечение армии, на пенсии полковников, генералов и маршалов, которые отнюдь…»
- Так. А что по этому поводу у нас?
Лёвчик вскочил, показывая фигуру, и застучал в ответ - и быстрее и изящнее, холеным ногтем мизинчика:
«Наш Министр армии и флота опроверг заявление розовых: «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь, как говорится. Если уж признавать ошибки – то нам. Наш миномет стрелял, и мина – наша. Не говоря уже о проблемах и пенсиях…»
Академик перебил:
- То есть, совпадает?
- Совпадает, Ядвиг Яг… – начал было Левчик и осекся.
Куратор поднял бровь.
- Надо писать! Пользуйтесь пультом. Фамилии нельзя! Вы нарушаете! – вмешался Штирпиц.
- Но я только…
Куратор поднял вторую бровь.
- Никаких исключений! Вы что, не понимаете?! – забубнил кадровик.
- Я не хуже Вас, Аполлон, знаю, что такое есть секретность и прошу меня…
- Я не поняла, что «совпадает»? Какая ракета? Какая мина? О, брехуны! – Да, я вам за пять минут в любой дом через комп войду, разбрызгаю «Весну» и включу микроволновку - аэрозольный взрыв… Какой, к бису, лазер?!
Штирпиц скривился.
Куратор посмотрел на женщину, а затем, вопросительно, на Штирпица. Тот смешался, мол, не я, приглашал не я, я ни при чем…
- Мария Наташевна Штобман приглашена по рекомендации, - Лёвчик влез, а лучше б не влазил, - по рекомендации отдела кадров.
- Фамилий не произносить! Товарищ куратор, вы же знаете, что женщин и евреев я не могу, я обязан согласовывать. Ядвиг Ягайлыч распо…
- Сам требует, а сам произносит.
- А импотентов можно без согласования? Боже, куда я попала…
- Вы это прекратить! Есть порядок…
- По конституции, - Гарреман-старший вспомнил, что он юрист, - я, как юрист, – никаких граф не предусмотрено. Равны все мужчины, отличаются только категорией греха. Именно категория греха, и в этом величие нашего времени, не допускать на руководящие должности…
- А 5-ую можно приравнять к женщине? Вот вы, человек без имени, - тетя Маша гавкнула, так гавкнула – что молчишь? Говна напхался?!
Наш куратор перевел взгляд на Свирелинса и неожиданно пискнул:
- У меня не работает пульт.
- И у меня, - сообщил Гарреман-младший.
- У меня, кстати, тоже! – возник Штирпиц, и всем стало ясно, что не он, не Штирпиц, а секретарь отвечает за инвентарь, и это уже подозрительно.
- Надо уметь пользоваться, видимо вы некорректно…
- А у Вас – Гарин? Гарин!
- Боря!
- Гарин!!
Саша, и Лёвчик, и тетя Маша бросились к нему, недвижному, впавшему в глубокий обморок, и брызгали водой, а Штирпиц пытался разжать пальцы, раздавившие пластик экрана, и, наконец, Боря вздохнул, долгим-долгим вздохом, и уложенный на кушетку, приходил в себя.
- Так. Ладно, долой пульты. Сделаем вот что – напишите каждый, что следует делать. На бумаге. Три минуты – время пошло!
Через пять минут, собрав листы, Академик закрыл совещание и около часа – Гарин уже запарился дожидаться в приемной, выслушивая жалобы Лёвчика на «этого мужлана и солдафона» - наконец, шеф вышел, - Сидите, сидите! - и протянул Гарину протокол.
Вы догадались, что в графе «Постановили» - стояло слово из пяти букв, первая «М» последняя «в»?
23
Что над нами вверх ногами?
Загадка
«Снятся людям иногда Голубые города, У которых названия нет…»
Нет-нет. Песня написана лет на сто ранее. Но как автор прочувствовал? Как предвидел!
Именно в городах, причем в первую очередь, небольших, провинциальных, - и началось. История Провинс-сити, гей-столицы Сшаконадии, история многолетнего конфликта голубой мэрии небольшого, но вольнолюбивого городка с Президенткой крупнейшей державы мира – вошла во все учебники и повторять ее бессмысленно. Важно подчеркнуть, что именно тогда были найдены юридические основания для разделения, - (помните, надеюсь, Великое ожидание решения Верховного суда?) – разработаны акты, регламентирующие создание гомпоселений, которые, конечно же, где-то превратились в процветающие свободные зоны, а где-то – в резервации, гетто и лагеря…
Как же вышло, что Миров, родина Бориных предков, благодатнейший город на свете – превратился в ядовитый мегерник, шабашный ведьмовник, средоточие желчи, ненависти, изощренного коварства, - настоящий монопол?
Как? – По-сте-пен-но! Сначала они сели на шею, потом – за руль купленного мужем авто, пробрались в министерские и прокурорские кресла; президентки, канцлерки, гетьманки, наконец, матькой соседней Белобатькии и имамкой соседней Крымамии…
Это потом уже сестры Хичкок выигрывают у мужчин открытые боксерские бои «беспредела», а мировское «Женамо»… Это потом…
24
«Как уступить женщине в поединке, не допустив нашего поражения?»
Тема ток-шоу Щурика Подзужника на канале «М? Ж?»
Подготовка турнира шла полным ходом. Системы ПВО решили не переналаживать, а мужскую делегацию доставить поездом, как в старое время. Поезд на Миров отправлялся с первого пути. Отъезжающие, провожающие, носильщики, зеваки. Первый совместный турнир вызвал большой интерес. Желающих попасть в делегацию оказалось немеряно. А поезд дружбы – один.
В последнюю минуту Гарина включили в группу поддержки, спешно выдали пилотку, топ, голубые же шортики, белые носочки и чешки, а также дудку, трещотку, флажок и помпоны.
Штирпиц инструктировал обстоятельно. Гарин слушал внимательно.
«Ложь, сопряженная с работой разведчика, дает рост греха не более чем на одну категорию, а в целом – напротив, повышает рейтинг благодати, - трындел эсрушник, но Борю это не трогало – приходило и уходило, и о себе он не думал, надоело, а Штирпиц все бубнил, объясняя, как работает передатчик, встроенный для страховки и во флажок и в дудку, а пистолет - в трещотку, а парашют – в пилотку, советовал, как избежать синдрома женского иформопрофицита. И, под конец, глядя в ясные Гарины очи – плюнул, махнул рукой – все это без толку, - Делайте так, шепчите в помпон на запястье, там – «Подсказчик», он – подскажет в случае чего…
Провожали Саша и тетя Маша.
- Пирожки с антидотом ешь по одному в сутки, в крайнем случае – по два: утром и вечером за полчаса до еды. Запивать лучше молоком, я положила…
- Я буду ждать тебя, Боренька…
- Ну, с богом. - И, обнимая, шепнула, - Найди ее. Ты найдешь.
«Провожающих просят освободить вагоны. Поезд отправляется!» – с полчаса уже объявлял-зудил женский автомат – подарок нашей столице – «городу-посестрину от Мирова». Но никто на женские призывы не реагировал. Наконец, прозвучало «Бувайте, хлопцы!» - крепко, по-нашому. И тогда хлынули на перрон те, кто не едет.
Состав сжался и патроном опустился в тоннель. Бахх! – осечка. Еще! – осечка. И только с третьего раза выстрел удался.
Состав вылетел из туннеля и плюхнулся в реку, удачно расположенную под Городом. До берега было еще далеко, но все кинулись к окнам, чтобы своими глазами увидеть столицу Укросии, «мать городов женьських», цветистые ажуронебы, золотые купола на холмах, и конечно, Её – Железную Палачиху, - страшный, миллионы раз обыгранный символ женской жестокости, - огромную бабу, что, закусив губу, грозится мечом с высокого правобережья. Говорили-де в закатных лучах меч этот окрашивался кровью, но сейчас, утром, - сиял, и вся она сияла, слепя и завораживая.
Поезд снова ушел в туннель, чтобы выйти как раз у стадиона, у 18-го сектора нижнего яруса, отведенного для гостей. Гарина, и других, переодетых в форму, вывели и между двумя шеренгами милицейш, как на подбор рослых и грудастых, повели к сектору. Боря слышал, что в столицу берут лучших из лучших, но такого разнообразия и совершенства – по женским, безусловно, критериям – и представить не мог. Маленькие, изящные и стройные, высокие, афигенобюстые блондинки и дрожащие задиками мулатки, гордые с красным цветком южанки, а лучше всех укроски: юные, зеленоглазые, с прозрачною шелковою кожей, и чуть приоткрытым мечтательно-большим ротиком… Впрочем, были и другие, старые, прокуренные, измученные тяжкой забойной работой, испитые. Кто-то бросил бутылку, дзызнула петарда, фанки затянули было «Мужики - мудаки! Мужики - мудаки!»
Но тут же были поджаты, оттеснены, и, по-видимому, слегка отлупцёваны.
- Как у нас, - подумалось Боре, - как у нас.
25
Ленты розовой бумаги
В косы я себе вплету.
Пусть они, как наши флаги,
Гордо реют на ветру.
Политчастушка
Информация от производителей и продавцов парфюмерии поступала всю ночь и была обработана к утру. «Ни один завод, склад, магазин, ларек – не заражен никто!» – гордо доложил Лёвчик. – Слава Богу, это не война.» А повторный анализ снова подтвердил – завлаба сработала качественно – все пробы, принесенные Борей, содержат ДГ.
- Получается, - Штирпиц рисовал на листке бумаги, - какой-то заколдованный круг вокруг нашего Гарина, Бориса Томас’юевича… А что если жебистки хотели убрать своего?..
- Почему ж тогда не Вас? Всем известно, что ты двойной! Я всегда это знала! Пида…!
- Прекратить! – рявкнул шеф и на вскочившего, как петух, Штирпица и на завлабу. Сядьте, сядьте, я сказал!..
- А вы, что вы об этом думаете, Александр?
- Ничего не понимаю! – Это же глупо, даже, если кто-то хотел заразить гарантированно – ну, влей в мыло, зачем во всё? - в зубную пасту, наконец. И верно, какой-то замкнутый круг…
- Круг, говорите? – А ведь верно! – академик поднялся и, опершись руками на стол, - Верно! Это - туалетная бумага! Розовая!
- А ведь верно?! – подхватили Штирпиц и Лёвчик.
- Точно!
- Правильно!
- Гениально! – подытожила тетя Маша, - и поглядела на Ядвиг Ягайлыча, как на родного.
26
Четыре часа пролетели незаметно. Мужская и женская сборные шли голова в голову, то одни, то другие выходили вперед - если женщины - в командных, то мужчины – в отдельных, у наших – фантазия, у тех – техника – и нельзя было не увлечься.
(Я лично игры профессионалов смотреть не люблю. Они знают, что реально последовательной театрализации добиться невозможно, ни практически, ни теоретически. А любитель – он всё еще верит… )
Вот и Борис, пожирая мимику, жестику и пластику мастеров, ничего уже не слышал, не слышал, что и флажок его, и дудка попеременно, а то и вместе заливались секретными трелями: Штирпиц на том конце упрел от волнения: «Этот идиот не берет – не слышит, или не хочет!» «А вы еще раз, набирайте! Для него это, - академик знал, очевидно, лучше других, - это – вопрос жизни. Кстати, Аполлон, а если использовать помпон, «подсказчика»?! А!?»
И все, и Лёвчик, и два молоденьких лейтенантика-стажера, и тетя Маша снова посмотрели на шефа с восторгом – «Голова!»
Конечно! Штирпиц застучал и Борькин помпон запищал: «ДГ – в розовой туалетной бумаге! ДГ в розтуалетобумажНИИ! … врозуалетоуа… Ищи ее в НИИБуме»!
Но Гарин не слышал и этого. Шумел стадион.
27
В перерыве перед финалом на застекленной трибуне, отделенные только внутренней перегородкой, появились Первые Лица: Она – луноликая, с неживым как у куклы, лицом и Он – медальный, - оба за свои грехи круто накачанные оживляторами, - раскланялись, расхлопались, расселись в окружении свит, были спеты гимны, и лидер нашей группы поддержки, могучий негр, засвистел, побежал по рядам, выгоняя на поле. Поддержатники весело заскакали, а Боря, не имеющий представления: - Что делать? Что делать? – заметался, зашептал в помпон. И тут же – Подверни ногу! Подверни ногу! – запищало в ответ. Боря ойкнул, схватился за голеностоп … и его оставили.
Наблюдая за выверенными и синхронными перестроениями помпононосцев и помпононосиц, пародирующих манифор, Боря благодарил «подсказчика», и хлопал и свистел, и смеялся вместе со всем стадионом от души, когда два кольца - голубое и розовое - слились в одно и, перевитое половыми цветами, заволнилось оно укросским веночком.
Праздник подходил к концу, и счет, как и планировалось, оказался ничейным. Свиты, обпившись пивом с орешками, хотели на воздух. И тут – Первая поднялась и, обращаясь к Нашему Презику и одновременно – к народу, голову даю на отсечение – ни в Программе, ни в Протоколе этого не было, - Первая негромко, но проникновенно, предложила выступить любителям и любительницам манифоры – по одному от каждой делегации. – Дадим слово простому человеку-любителю?! – спросила-призвала – и Нашему ничего не осталось, как благосклонно и поощряюще кивнуть, открыто, естественно улыбнуться (а только камеру отвели - зыркнуть на побледневшего канцлера, дзюдоистски ткнуть зубочисткой помощнику – мгновенно вскочил, а за ним еще трое, - решать).
Конечно, это была подстава, хорошо подготовленный экспромт. Не успела Премьерка объявить, - тут же из группы женподдержки отделилась тройка и словно по команде, расталкивая, работая локтями и чемоданчиками, покатилась на поле.
- Аннушка! Аннушка! – девушку, бежавшую быстрее всех к центру поля – узнали, - Аннушка, ну, с рекламы «Рыбсоны» на ТВ! - и Боря похолодел, напрягся и мгновенно, сначала проглотил один, давясь, и тут же второй пирожок с «Антидотом», а она первой вошла под увеличительный купол, зазвучала музыка, и…
28
Муж и Жена – одна Божина
Св.Монолиз
Композиция называлась «Солоха». (Из книги, если не ошибаюсь, «А был ли Гоголь русским писателем-мужчиной?» В книге, кстати, доказывалось, что был, и тем, и тем, и тем, но поскольку книги уже не читали, работало название.) Сюжет был прост. В домик, - (Молодец, - ужасно волнуясь, прошептал Боря («подсказчик» хмыкнул), - даже это использовала), - в домик, раскрашенный и оформленный под хатынку, по очереди приходят пауки из местной администрации, а муха Солоха вместо того, чтобы попасть в их сети, так выкручивается и изворачивается, – тут манифористка показала изумившие всех балетно-эротические способности – и двойной тулуб и ритбергер, – так изгаляется, запутывая тех перекрестно, что они признают – Борис забыл о подставе – ведущую роль Женщины, и финальный совместный танец исполняют в духе «Разрядки».
В сценке было все: и актуальность, и народность, и грация, и артистизм, ой, я забыл сказать, что все это совершалось на коньках, быстрых, антимагнитных. А миньонный гримонаряд хозяйки, блестяще подобранный под каждую партию? Короче, - действительно последовательная театрализация! И судьи с обеих сторон проявили одобрение и снисхождение, несмотря на недостатки в «школе» и провинциальность музоформления. А зрители хлопали шумно и долго.
Мужская трибуна притихла. Главное рефери уже встало. Ехидно-бесстрастная улыбочка Джиоконды мелькнула, и с характерной для гермафродитов, востребованных в периоды перемирий, развязной интонацией, спросило:
- Ну-с, господа мужчины? Снимайте бурнус?
Взоры всей нашей трибуны сошлись на лидере, а он съежился, сжался, зачем-то задвинул свой домик под сиденье – и, несмотря на белое, как прожектор, лицо канцлера, твердо вставать не желал.
- Так что? Никто не может? А? – и что-то добавил двусмысленным жестом, но так, неявно, и выдерживая паузу, - Никто?! ... Тогда …согласно…
- Я! Я могу! – Боря – Извините! Сори! – «Стой! Сидеть!» - заверещал «подсказчик», но Гарин уже продвигался по ряду – и вниз, вниз…
Паб «У баб» как обычно был полон-полнюсенек, как обычно, когда ходила «волна», покачивался, то на один, то на другой бок, и висел над стадионом, ну, точно, стеклянной макитрой с ручками!
Две женщины средних лет, - судя по похожей одежде - сестры, - расположились за столиком в первом ряду, и бокалы с шампанским в хрустале, и хрусталики восторженных глаз, и лица, и надетые согласно этикету, некрупные, но достойные бриллианты – все сияло в закатных лучах и само по себе.
- Я не могу поверить…
- И я…
- Знаешь, Томи, я думаю - мы очень счастливые…
- Да, Юй, да…
- «Шекспир. Попурри из «Отелло», «Гамлета» и «Ромео и ДжульйееетТЫ!» - объявили, как в цирке, прозрачный увеличительный колпак расширили до размеров сцены и бессмертная музыка Простаковича, исполненная глубины и трагизма, пошла смычками по душам, забилась под куполом, широкой волной заходила в чаше стадиона.
Боря работал сдержанно, в той манере, когда манифору дается лишь знак, намек, движение только обозначается, напоминая па испанского танцора, почти не сходящего с места, притопывающего и прихлопывающего, будто аплодирующего себе и зрителям, и этот темп помалу растет, повороты, удары каблучками, взоры, бросаемые в толпу, становятся всё резче, ярче, эффектней.
И манифоры слушались совершенно.
В каких-то трех-пяти па был обозначен Герой, сочетающий лучшие мужские качества вышепоименованных шекспировских персонажей. Мы знакомимся с ним в тот самый вечер, когда Он – и поначалу не понятно – и в этом тоже суть блестящего режиссерского замысла и обогащение интриги – непонятно, кто Он? – Ромео, Отелло или Гамлет? – и с какой целью элегантно склоняется Он над ее ложем, а она, эротично радуясь и одновременно пугаясь, рассказывает о своей любви и спрашивает его, и молит его открыться, сказать ее судьбу - Джульеттину, Дездемонину или Офелиину, - судьбу, быть может, и трагичную, но все-таки – и это, наверное, самое главное – судьбу, освещенную любовью.
– «Быть… иль… не быть...? – дуэтом, конечно, дуэтом, читают они монолог, и - не дочитывают, - ах, какой молодец режиссер! – бросают, не дочитав!
По мановению Бори включаются объемные лазеры, салатовые, солнечные, весенние, цветом и запахом молодой листвы, вербочек, фиалок. И правильно! До развязки еще далеко, пусть влюбленные поворкуют, стой, мавр!
«Быть… иль… не быть...? Нет! Прочь сомнения! К черту - «иль?» - пусть любятся, словно детки главарей враждующих группировок или, если угодно, бандформирований, или двух ведущих режиссеров одного театра, приближаясь к апофеозу, к главной – в белых и черных тонах – финальной сцене.
Надо сказать, что к этому моменту Боря устал, дышал тяжело, руки и тело слушались плохо и тут на помощь Мастеру пришли манечки! Они побежали по кругу, и те, что останавливались, переходили в категорию зрителей, смотреть, как Ромчик нагонит Отелу, - она бежит так, для видимости, играясь в ловитки, - и он вот-вот прыгнет на нее, как кот, насилуя грубо, в свойственной этим мужланам манере, чтобы замереть на секунду - и снова бежать, бежать что есть мочи, но уже от нее, догоняющей – вот зрители, женские сектора и оживились – да-да! догоняющей!
Соан за кадром сообщает, что паучиха должна убить мужа по завершении акта.
– Сейчас, - комментирует Соан, - наступит развязка. Вот-вот, немножко еще! Она догонит и…. - Цап! Хвать! – полетят в стороны рыжие волоски, хитиновые ножки, и тельце-обрубок с пробитым брюшком замотает быстренько, чтобы высосать дорогого на досуге, и так до новых встреч! Нервных и детей просим…
По стадиону пошла волна.
Первая Леди невинно опустила очи, перебирая две ленточки: розовую и голубую.
Две мамки в пабе застыли.
- Крупный! – заорали режисеры, и операторы дали самый-самый крупный план…
Но что это? – Она догнала Его и, разрываясь между кровавым инстинктом и любовью, паучиха плачет и рыдает: - Вот - яд, - шепчет она Ромчику: - Выпьем вместе?!
Ах, какой поворот! Какой шанс даже для самых отъявленных мужененавистниц! Я не помню, честно! – НЕ ПОМНЮ сериала с ТАКИМ поворотом!
Вы поняли?
У В. Шекспира – все они погибают – и смерти эти позорны – глупая Джульеттина, постыдная Дездемонина, греховная Офелиина.
У Бориса Томас-Юевича Гарина – не так. «Нет, невозможен такой плохой конец!» К черту – яд! Остановись, мгновение любви!
И Он, Герой, - замирает, склонив голову, раскинув руки, обнимая весь мир.
А вместе с ним замирает и стадион, - 120 секторов и мужской сектор, и пабы над полем и застекленные ложи, замирает и Миров и Мир весь, без разделений – и розовые, и голубые и иные тона сливаются в один – призрачный свет белой одежды Соана, благословляющего влюбленных – «Быть! Быть! Пожирая глазами и поцелуями!»
- Боря! Боренька - Две женщины, сидевшие рядом, воскликнули одновременно. – Смотри, смотри!
- Браво! Банзай! Ура! – в едином порыве слились сектора стадиона, и Первая послала Нашему воздушный поцелуй.
Манифоры выскочили из-под купола и, не уменьшаясь в размерах, подхватили Борю, понесли на руках, как олимпийское знамя, совершая круг почета.
Рядом с носилками семенила Аннушка, склоняясь к нему, еле поспевая за санитарами…
27
Родился - не крестился, умер – не спасся, а Христа – носил.
Загадка
Конфуз вышел изрядный.
Под горячую руку получили все – от канцлера до Свирелинса. Особенно досталось последнему: когда у него в кабинете монтировали «Выговор», он будто и не заметил, - не впервой, - но когда приперлись и домой, и на дачу, и в гараж всунули эту мерзость, - «Вам – выговор, академик!» - произносимую мерзейшим, писклявым, но каждый раз с новыми интонациями, истеричкой, дурой, - и всунули «Выговор» в автолет, и так каждые четверть часа… Тут уж… Тут уже и канцлеровская «догана» (выговор – по-укросски – ред.), «украсившая» стол в его кабинете, лазящая по бумагам, со всеми жабьими последствиями – тут и она покажется…
Но, что любопытно и, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения – Борино «выступление» публика восприняла неоднозначно. Сектор 18 нижний ярус – испытал идеологический шок – «маньки» даже поклониться толком не могли, так запутал он своими странными и неуклюжими телодвижениями. Был, правда, один момент в самом начале, когда вдруг с удивительной восприимчивостью, стройностью и размахом зажила-заиграла массовка – журналист «Манифорера» даже сравнил ее с шедеврами советского кинематографа – но кто-то (Вот кто? Уж не Соан ли?) словно прикрикнул (притопнул? пришаркнул?) – и братия зашаталась, упадая и возвращаясь в хаос движений и бессмыслицу мимики.
Лидер нашей поддержки, этот красивый загорелый трус, сделал попытку выскочить на поле. Не дали.
Первые Лица сидели, как изваяния, ни Он, и, что характерно, ни Она – такого поворота не ожидали.
А остальные сектора… Поначалу смешки, свист, поначалу, а после, когда всем уже стало ясно, что человек болен, что дирижирует, пляшет и дергается, словно во сне, и в этом сне кажется ему, что он – Мастер, что манифоры его - виртуозы, и кажется, что обе стороны, и он и они, соединились в неизъяснимой симфонии. Кажется… Оттого и стадион притих. Дослушал бессмертную музыку. И даже кое-кто и похлопал, да не кое-кто – а многие – вот отчего Первое Женское Лицо онемело – и оживился помощник Нашего - а ведь от жалости до любви, как известно, рукой – и несли его, Бориску, на носилках, как героя, чуть ли не по всему полукружию…
28
Жена да муж - змея да уж.
Пословица
Какая-то в белой шапочке попросила показать язык. Взяла нежно марлевой салфеткой за кончик, поворотила в одну, в другую сторону. Со всех сторон наклонились в масках.
- Странно, очень странно… Что вы думаете об этом?
- Gemorous?
- А он разве во рту?
- По косвенным признакам… А, ну, дайте мне!
- Любопытно… Этот налет…
- И запах…
- Если бы он не был живой, я решила бы, что трупный…
- Типичный геморрой!
- Похоже на стертую форму…
- А вы, коллега?
- Гадкий…
- Девочки! Не наклоняйтесь ниже. А вдруг это – СМИД?!
- Что здесь происходит?! (Боря со страху закрыл глаза, притворился спящим). Кто их пустил сюда! Брысь! – В палату, мгновенно оставленную стажерками, вошли Аннушка и Свирелинс.
- Ну, что с ними делать?!
- То же и у нас. «Одно слово, что мужики, - а хуже баб!» - шучу, шучу – это приговор такой, давнишний.
- А вы, тетя Ядзя, все успеваете – и «раскачку» запустить, и в историях покопаться!
- Тсс! Он, кажется, проснулся?
- Не должен. Впрочем, ему все равно не понять, поленится.
- Протри-ка его еще раз. На всякий случай.
Аннушка отмотала немного розовой, сложила вдвое, и, хорошо налоснив с обеих сторон «Рыбсоной», принялась протирать, начиная с пяток и выше, выше…
- Не, - не открывая глаз, Борька млел, и сладкая улыбочка растеклась по его физии, - Не, не хочу. Горе оно пропадом. Пусть трет...
Прикрыв за собой дверь, академик обернулась и еле сдержала улыбку, – и папа с мамой, и тетя Маша, и младший Гарреман вскочили. - Тише, тише! Всё хорошо! Все нормально. Пусть они побудут вдвоем.
- Они не знают, что брат и сестра… Надо сказать?
- Они любят друг друга… Пусть это будет наш грех…
