Время потерь
Этой штуки, защелки, или скорее, выщелки, на двери не было. На месте вырванной с мясом зияло и просвечивалось. Замок же раздолбали настолько, что казалось, тронь, и рассыплется или заскочит навек.
Дверь захлопнулась сама собой и, дергая, Ростислав Михайлович, Ростик, чертыхаясь, просил:
- Лена, сумочку пока с деньгами положи за сумку, вниз, под сиденье. А-ну, давай, давай я поддержу.
- Нет, пусти, Я сама. Я са-ма, сама! - повторяла она, не давая, памятуя, что говорил лечащий и не смотрел в глаза.
Открылась дверь, и в купе сунулась чья-то морда, безумная, отягощенная коробами и перегаром, что-то произнесла, "а-а-а!" вроде. Ростик посмотрел на Лену и, размышляя, закрывать ли за собой дверь плотно (как бы не защелкнулась!), оставил ее наедине с деньгами, добрался до туалета и ручку (та же история!) вывернул вверх, держал с усилием, а потом забыл, до синяка на ладони надавливая снизу на кран, и вспомнил только у двери в купе, закрытой, защелкнутой, и дергал, дергал, крикнув дважды:
- Это я, я, Лена!
В пакете были деньги, настоящие, зеленые, полученные от продажи "ВитоФлора" - "...чудодейственного естественного продукта лесов и полей Гималаев, идеально сбалансированной пищи буддийских монахов и далай-лам. Продукт, - сильно щурясь, читала Лена, - расфасован в двенадцать (не больших, но и не маленьких!) замечательно оформленных коробочек - от бледно-голубо… до ярко-жё…, употребля… по строгой систе…, аккумули… тысячеле…"
- Как ты считаешь, Ростик, это убедительно?
Ростик глядел в окно. Освещение еще не включали, и тени копились в углах, скрадывая разруху, развал, особенно почему-то ударивший по железной дороге, и Ростик – муж! – она уже могла так сказать – в этом вечернем свете выглядел крепче, моложе.
«Что, скажите, прекраснее мысли?!» Она не помнила, кого он цитировал, но соглашалась. Смотреть на него, думающего, сосредоточенного, слушать, как ясно формулирует, как убедительно и просто излагает, - и соглашаться, - всегда было в радость. И привычку его – прикрыв глаза, касаться сначала бровей и переносицы, а затем белыми благородными пальцами оглаживать бородку – раз, и еще раз – Лена принимала с нежностью, не торопила, терпеливо ждала ответа. На душе было тихо, покойно, светло и счастливо оттого, что они – вместе, что удалось найти ему поприще, вырвать из этой клоаки, и что сейчас, в эту самую минуту…
- Что?- переспросил Ростик? - А-а… ну-ка, прочти еще раз.
Она прочла, и он снова задумался, но уже ненадолго и, сдержанно похвалив, сказал:
- Убери далай-лам и добавь про похудание,
-Да, да, правильно, - согласилась Лена и, мучаясь от тряски, принялась писать на обороте страницы.
Включили освещение.
И стало уютно, как на кухне, и постельное белье не казалось таким серым, сырым и затхлым, и день, такой сумасшедший, со сборами и вещами, и транспортом и вокзалом, не казался пустым и давящим на сердце.
В общем, все складывалось неплохо. Деньги, четырнадцать тысяч долларов, были уложены глубоко под сиденье, за сумку с витофлором, постели постелены, доклад писался. Ростик глядел в потемневшее окно, на далекие и близкие огоньки, и глаза его бегали, ухватив какой-нибудь придорожный фонарь, и тут же бросали и бежали за следующим.
С самого детства он знал – счастья они не приносят, но тогда, работая во ВНИИМХе, получал их принимая из рук кассира со сдержанным удовлетворением, как очередную почетную грамоту, или благодарность, или авторское, а домой приносил с гордостью, как отражение его – Ростислава Михайловича Ханина - заслуг, таланта, способностей ухватить проблему, разобраться, найти решение – неожиданное, блестящее, обоснованное им – доцентом Ханиным – лично либо при непосредственном его участии.
Лобастый профиль на денежных знаках, а равно и на грамотах, дипломах, переходящих вымпелах, на бланках института неопровержимо доказывал значимость науки и вытекающий отсюда очевидный вывод: старший научный, кандидат должен зарабатывать больше, а завлаб – существенно больше, чем тот же, но без степени. Эта логика, включая и хорошую, но не чрезмерную разницу в окладе, и то, что молодежь должна сначала потрудиться, попахать, а потом уже претендовать, - все это казалось ему – да нет! было! - естественным, разумным.
И вот еще что. При всей галиматье отдельных кандидатских, при всем идиотизме кагатов и партсобраний ему – завлабу Ханину - не нужно было дурить своих, подписывая друзей в витофлорную пирамиду – и он бы никогда в это не влез, если бы не деньги – нет-нет! не в смысле заработка – из-за Лены: вдвоем везти спокойнее, безопаснее…
«Чудодейственное воздействие "ВитоФлора» не может быть измерено обычными мерками, изучено стандартными методами анализа.
"Вера твоя, - сказано в Библии, - спасла тебя!" - вот где суть. «ВитоФлор» - катализатор, усилитель Веры, очиститель Божественных Каналов Человека (БКЧ) для прохождения Очистительной Энергии Космоса (ОЭК), энергии, освобождающей нас от лжи в любых, как духовных, так и, обратите внимание, - в материальных проявлениях.
Поэтому, когда диктор «Витчизны» (тут Лена остановилась и спросила Ростика: "Может лучше - российский?" и после того, как он кивнул - продолжила) - поэтому, когда на канале «Родина» ВитоФлор называют "еще одной фальшивой панацеей", хочется спросить: "А что более лживо, чем этот украинский (исправляем!) – этот российский канал? Что ж, пожелаем редактору поскорей перейти на ВитоФлор и самому убедиться в его беспреценде…"
- Там четырнадцать или пятнадцать? - спросил он, понизив голос.
- Четырнадцать. Верочка же взяла с собой еще, потом.
- А те, что от Сумских? Эти - кроме того, или в том числе?
- В том, то есть уже учтены. Вспомни, пришел Сумской, сын, и донес две восемьсот, а там было тринадцать сто, и Верочка взяла двести, а потом еще…
- Вера потом доложила пятьсот, и взяла оттуда только на туфли. Видишь, получается, что здесь никак не меньше пятнадцати, а то даже и больше. Сейчас,- Ростик на минуту задумался, - Вот, что-то около шестнадцати двухсот, почему же ты говоришь четырнадцать?
- Потому что я записывала. У меня все отмечено, и кто давал, и сколько брали. Не волнуйся. Хочешь, мы сейчас достанем и проверим?
Ростик не ответил. Он глядел за окно и думал, что Лена при всей своей неотмирности - человек аккуратный и практичный, но излишне доверчивый, а соратников этих, агентов-витофлорников, он недолюбливал.
Лена сделала движение, чтобы встать, но Ростик остановил ее, мол, потом, успеется, а она все же встала и, с трудом приподняв крышку, стала шарить справа, за сумкой с ВитоФлором.
Пакет, увесистый, плотный представлял собой большой конверт, свернутый и уложенный в один, а затем и еще в один полиэтиленовый мешочек, обвязанный накрест зеленой ленточкой. Лена принялась развязывать, а Ростик повернул щеколду дверного замка.
Идея подключить Ростика, как ни странно, принадлежала Вере.
- Он, хотя и говнюк, но чисто внешне вызывает. Он же химик?
- Кандидат наук, завлаб, много изобретений…
- Вот, пусть все и укажет на нашей визитке. Комплект продай ему со скидкой, от тебя, и тебе баллы пойдут.
- Может быть после, Верочка, в счет оплаты?
- Какой оплаты? За что?
- Ну, как же - а деньги везем?! И мне спокойнее…
- Нашла охранника – инфарктника! За охрану не платят. Сами возим. Пусть щеки надувает, что он еще может?!
Они чуть было не поругались тогда, на второй день после приезда, после года разлуки… И сейчас Лена медлила и решила пока не сообщать дочери о том, что они, наконец, зарегистрировались, предчувствуя тяжелый разговор: «Ты что? Зачем?! Не прописывай ни в коем…»
Аккуратные, перехваченные резиночками пачки выкладывались на столик и под купейным светом казались выцветшими, словно при проверке подлинности на банковском аппарате.
Такую же примерно сумму он получил от продажи квартиры и отдал половину Рите, первой жене, а вторую половину по совету друзей частично обменял и положил в три разных банка, чтобы не хранить дома, не бояться, но все – и брокер в агентстве, и смазливые менялы у обменников, и девицы, оформляющие депозиты – все казались ему лживыми, вороватыми, и он напрягался, вчитываясь в мелкий шрифт договоров, а все равно был уверен – обманут, облапошат, выхватят и рванут в подворотню.
Глядя на видавшие виды купюры, Ростик физически ощущал, как вертятся вокруг них хороводы богатых и нищих и как, несмотря на жирные пятна, потертости, какие-то арабские пометки шариковой и просто грязь – как кичатся они своей значимостью, брезгливой способностью купить все, что хотите – и оттого отдают еще большим лукавством, кажутся фальшивыми, - да-да! – фальшивыми, именно из-за всех степеней защиты – рубчиков и волосков, водяных знаков и полос.
Несмотря на то, что брокер любезно предложил ему специальный тест-маркер для проверки долларов, а миловидная кассирша, чем-то похожая на Лену – каждую обсмотрела в лупу и просветила голубоватым – этот дух – лжи, фальши, гадливости – не уходил, подкатывал, и он вспомнил, как лоснились, краснели и болели подушечки пальцев, когда пришлось считать и раскладывать по кучкам президентами вверх, перехватывать резинками, вкладывать в конверты.
Лена достала конверт и, благо поезд остановился, стала вынимать и показывать Ростику, кто, сколько и кому, как вдруг дверь дернулась и, несмотря на щеколду, лязгнула и раскрылась настежь. Лена инстинктивно накрыла - Ростик вскочил и заслонил – она сунула пакет в сумку – он шагнул к двери, - но лица, видать, были у них такие, что тетка, а больше даже ее муж с полустанка – набычились; супясь и погыркивая, совали они коробки и мешки, и, толкаясь в проходе, долго селились.
Однако поезд пошел, колеса застучали, и неловкости растрясло. Пришло время ужинать, разговорились, и Лена, а также и Ростик обрадовались соседству, поскольку люди простые, а не какие-то шеромыжники. Сумочку между делом снова спрятали под сиденье, но Ростик все-таки шепнул Лене, что купе вдвоем оставлять не годиться, и потому, когда переодевалась тетка, Лена не выходила, а когда муж - оставался Ростик.
“… Чудодейственность ВитоФлора, - читалось уже и для соседей,- основана не на витаминах, микроэлементах, гомеопатии либо точечной акупунктуре, а на особом балансе его элементов, обеспечивающих точную балансировку органов живого организма, при которой резко снижается потребность в запасах, в отложениях жировой ткани, то есть в так называемых «энергосберегающих складах». Взгляните на буддийского монаха, - продолжала читать Лена, - сколь изящна его небольшая фигурка. А все потому, что в его организме отсутствует лишнее. Лишний вес, лишняя энергия, лишние желания. Не случайно и ВитоФлор - на санскрите – «Аль-Кушк», на древнееврейском – «Лэкук» - в переводе означает - «Избавитель» или «Отдай Лишнее». Хотя я должна честно сообщить, что мы пока не знаем, как и почему это происходит. Но факты….»
Часу в десятом тетка и ее муж пошли до кума, как выяснилось - проводника в соседнем вагоне, и наши снова остались одни.
- Ты уверена в переводе?
- Верочка говорила.
- (Верочка, - отметил про себя.) А вслух, - Не уверена – вычеркни. Если нет твердой уверенности - разумнее не ссылаться, - повторил помягче.
И Лена согласилась.
Проходячи по вагону до кума, тітка раптом стала, нібито паралізована:
- Оттакена купа доларив!
- Де? В кого? - запитав чоловік.
Але тітка вже відкривала двері до кума, у купе провідників…
Собираясь в дорогу, Лена пересчитала деньги и, несмотря на хлопоты, присела на табуретку у окна, наблюдая обманчивую одесскую осень. Бабье лето, - казалось, только что установилось и обещало прозрачные, теплые, паутинно-солнечные деньки, - за какие-то пару часов извелось и выло, издерганное зарядами промозглого ливня, и вдруг замолкало, словно пугаясь собственного воя. Листья, еще свежие, зеленые были сорваны мгновенно и забросали и дорогу, и тротуар.
Лена улыбнулась и заплакала, потому что стало жалко себя, так долго, почти десять лет ожидавшую тот осенний день, когда Ростик, вернувшись, наконец, из Москвы от сына от первого брака, сказал, что им пора подумать о будущем и определиться, наконец, с домом.
Лена плакала беззвучно, аккуратно вытирая слезы.
Позвонили. Лена заторопилась, спрятала конверт временно в стол и пошла открывать. Не доходя до двери, громко спросила:
- Кто там? - и не дождавшись ответа, крикнула еще раз,- Кто? Кто там?
За дверью молчали. Лена на цыпочках подошла к двери и, став сбоку, поводила пальцем по глазку. Выждав, она решилась, и глянула как раз тогда, когда за дверью послышалось:
- С-С-сумский, А-а-алик, м-мамавам звввонила, С-сумский! Лена посмотрела еще раз, но уже спокойно, и принялась открывать.
- Здравствуйте, Елена Францевна, я деньги принес! - сообщило это чудо с порога, да так громко и радостно, что Лена, окинув взглядом лестницу, про себя подумала: "Идиот," - но привычно, без эмоций, и улыбнувшись, пригласила Алика зайти, как тут зазвонил телефон.
- Леничка? Доброго здоровья! Алик у вас? Алик уже пришел? Я его послала до вас. Так он уже? А деньги он принес? Боже упаси! Но вы же знаете Алика. Пусть идет домой. Ему звонила Фанина дочка с библиотеки. Нет, пусть от вас не звонит, пусть идет домой. А-ну, дайте ему на секундочку.
Пока Мама, Сумская, говорила, Лена пошла в спальню, достала конверт и список из стола и, подумав, оставила в ящике конверт, а список вынесла в гостиную, положила на журнальный, постояла, глядя на Аликину спину, который, отвернувшись и прикрывая трубку, отвечал "Да" и "Хорошо", пошла на кухню, сделала меньше огонь и, вернувшись, спросила Алика, как мамино здоровье.
Алик принялся обстоятельно рассказывать, но Лена не слушала и спросила, сколько они хотят взять. На что было сказано, что им сейчас не надо, но для жены папиного директора они бы взяли один комплект за 115, и что долг мама передает. Лена пересчитала деньги, внимательно рассматривая пятидесятки и сотни, особенно, после того как Алик сказал, что он сам проверял. Одна была подозрительная и даже не потому, что какая-то бледная и вытертая, а потому что Елена Францевна дважды посчитала ее как сотню и только погодя, вглядевшись, увидела, что это - десять.
Она попыталась вернуть купюру Алику, но тот заныл, и тогда Лена записала номер себе и записала ему.
А потом пошла в спальню и тянула, тянула чемодан со шкафа с "ВитоФлором", пока не позвала Алика, и он не помог. Чемодан был большой, офицерский, шкаф высокий, боженковский, а "ВитоФлор" дорогой, но не дороже денег. Они стали распа¬ковывать и подбирать комплект, - и тут Лена вспомнила и, очнувшись в желтоватом купе, вслух сообщила:
- Я, кажется, не положила сумские деньги. А куда ж я их дела?
Ростик отложил газету.
- Сумские? Ты точно помнишь? Ты постарайся вспомнить, как он пришел, ну, поподробнее…
- Я и вспоминаю. Он пришел, и еще звонила его ненормальная мама, потом он достал деньги, и мы пересчитали, я записала, и пошли доставать комплект. Он, Алик этот, все не мог понять, что за чем пить, а деньги я в конверт не положила.
- А куда?
- Мы пошли в спальню, а деньги, значит, оставались на столе?
- На столе? И ты бы их потом не заметила?! Ты просто забыла, они здесь в конверте, не Алик же увел?
Купе на мгновение затихло, и Лена, бормоча, - "Да, надо проверить", - полезла под сиденье. Ростик зафиксировал ручку вверх и стал держать, как на всякий случай в туалете.
Пакет был на месте. Лена развязала ленточку, сняла один, а затем и второй кулек и Ростику показалось, что повеяло холодом, словно от колбы с жидким азотом или гелием, холодом, страхом все потерять, занять у друзей – а отдавать нечем и остаться без куска хлеба, а еще хуже – без квартиры, без крыши над головой…
Он встречал их в парке, - интеллигентного вида мужчину в седой шкиперской бородке и женщину, чаще всего – на скамейке за павильоном, готовящихся ко сну или читающих прессу; собственно, читал мужчина, а женщина сидела рядом, глядя перед собой.
По тому, как по-хозяйски они управлялись, укладывались, комбинируя газеты, кульки, куски брезента, по уверенности, спокойствию и жестокому, с прожилками, румянцу – можно было судить, что зима у них не первая.
Каждый раз, встречая, он отводил глаза, хотя ни мужчина, ни женщина на него не смотрели, а однажды, весной, он не выдержал, подошел, спросил, извинился, не хотят ли они, сосед ищет смотрителя, бесплатно поселиться на даче, еще раз извинился – не интересует? И мужчина, не сразу оторвавшись от газеты, ровным голосом сообщил:
«Нас это уже не интересует. – И вернулся к чтению.
Содержимое выкладывалось на стол. Пачки, обложенные бумагой, т.е. списками, надлежало пересчитать. В первой пачке сошлось, хотя и не сразу, света не хватало и, близоруко вглядываясь в лица президентов, Лена поняла, что считает нули: один - десять, два - хорошо! Но уже вторая пачка не считалась, не сходилась - фамилия Сумских стояла в списке шестой и против нее имелась цифра - 1620, что было вовсе непонятно, т. к. шесть комплектов стоили по 150, т.е. - 900, а седьмой - 115, и всего - 1015, а тут…
- Чаю пить будете? - дверь лязгнула и открыла хорьковую физию проводника, из-за спины коего выглядывали тетка и муж.
- Чаю, кипьяточку не желаете? - блеснула глазками мордочка кума, не сводя глаз с пакета.
- Чаю? ...
(Здесь следует напомнить, что на дворе – 1993, и гремит наш фирменный «Раздолбанец» по благодатной земле Украины, где чай не произрастает и потому нет его, как и сахара того же в вагонах и поездах нет, а есть зато кипяток в соседнем вагоне, и хорошо, что в соседнем вагоне, а не поезде, т.е. теплая желтоватая вода, в коей цикорий жидкий еще растворяется, а чай - не хочет, не настаивается, гад, русский национальный напиток, а как писал Михал Михалыч Зощенко - " шваброй отзывает", или порохом, и за стаканы, жирные, штуку купонов залога за каждый, а кипяток – бесплатный! Пей бесплатный кипяток! Вот…)
Вот почему Лена онемела, а Ростик нашелся, шагнул к амбразуре двери, и пока Лена оправлялась, спросил насчет кипятка, мол, не холодный ли, заварится ли?
На что и проводник и тетка, влезшая тоже в купе, к столику, и муж ее закивали трехголово, ні, ні, кипьяток добрячий, крутий і до кипьяточку є!
И муж ее, не давая нашим опомниться, полез до корзины и вынул как лялечку взрослую самогона. Не прошло и получаса, как Ростик превратился в Михалыча, стало жарко, душно и мужики и Ростик пошли курить в тамбур. Лена заерзала, заволновалась, не за себя, за него, а тут еще тетка, зыркнув на дверь, подалась до Лены и громким шопотом спросила:
- У вас тут, може, долари є, то я б купила, дуже треба, для одного діла, продали тут...
Ростик давно не курил, да и не любил этого, а из купе пошел, потому что за компанию и еще потому, что не мог понять, чего они хотят. Проводник был не наш, не с нашего вагона, и чего было сюда идти, сидели бы у себя, а муж тоже, непонятно, мямлил чего-то, намекал, спросил Ростика, не моряк ли, або може кооперативщик? И, наконец, почти докурив, подытожил:
- Продай, Михалыч, долары, га?
Верочка ждала маму в Киеве, и деньги, пакет, предназначался ей, дилеру "Витофлор Интернейшинэл" в России, Украине и Белоруссии, бывшей одесситке, потом - киевлянке, а ныне - гражданке Израиля, маленькой фигурястой куколке…
…Она приехала из Одессы в Киев и не поступила, и за месяц окрутила Сашку - кукловода в нашем кукольном, старого моего дурака, - «она такая робкая, такая чистая, такая нео…»
- Эх, Сашка, - сказал я тогда, - как бы эта чисто робкая за твои же нитки тебя б не задергала…
Мы не виделись меньше года, с тех пор, как я гостил у них в Иерусалиме, а Верка еще пуще забурела, в углах рта появилась жесткая складочка, как у Барби, разоделась и вся хрустела и тянулась, что новая сотка. Понятно, она поселилась у меня, и я терпел ее болтовню по телефону, поздние приходы и встречи с витофлорниками, непременно завершавшиеся коньячком и шампанзе, - но тащиться на вокзал ночью, да еще и деньги встречать немалые, - если бы не Сашка – послал бы, честное слово…
Может - поэтому, а может – потому, что именно она подбила его уехать, посадила водить марионеток на арабском базаре и сама же грызет, попрекает, - по дороге на вокзал я принялся подначивать, смотри, мол, Верунь, как бы тебе «куклу» не подсунули, тут у нас беспредела не меньше…
Оказалось, Верка не знает, что такое – «кукла». В Одессе – и не знать?! И я принялся объяснять, рассказывать, что в «куклу» - вместо денег – кладут, скажем, баксы по одному вместо сотен, или просто – резаную бумагу…
«Ну, ну – Шучу! Шучу! – ты что, шуток не понимаешь??» – Так она поглядела, что я пожалел и заткнулся…
Собственно говоря, чего было волноваться? Человек попросил продать долларов - семьсот пятьдесят. Сын учится в торговом и там надо. «Продалы, гроши е, а та клята инхляция усэ зжира.» Что? А если, когда я достану пакет?.. Где Ростик? Что они так долго?"
Лена никак не могла придти в себя и кивала, а тетка говорила, пока не спросила снова:
- Так шо, продастэ?
И в купе стало тихо, и поезд остановился, и ночь за окном непроглядная.
Ростик сделал круглые глаза и поглядел в упор на мужа.
- Какие доллары? (откуда они? видели? или навели?) Доллары?! - Ростик хмыкнул и понял, что он говорит совсем не то, а мужики подвинулись до него вплотную и муж, это, обнял его как бы, мол:
- Не боись, мы ж не то шо, продай пятьсот, в тэбэ ж е, не боись. И как-то само собой пошли до купе, дверь открылась сразу, и Ростик увидел испуганное Леночкино лицо и вспомнил почему-то "Место встречи изменить нельзя" и гражданку Желтовскую, сел рядом с ней, положив побелевшие руки на колени.
- Товарищи, Лена, просят продать им доллары, пятьсот. Но я объяснил, что деньги не наши, НЕ НАШИ!
- Да!- закивала Леночка, - Да-да! Это не наши. Нас просили передать (Умница!)
Разговор оборвался. Тетка набычилась. А мужики, уже без Ростислава Михайловича пошли курить.
И тут Ростик, - я и сейчас не понимаю, зачем, почему? – говорит:
- Давай, Лена, поможем людям. Пятьсот у нас нет, а вот триста, наших, если Вам действительно необходимо…
Купе ожило, засуетилось. Тетка, выпрашивая пятьсот, полезла под свое, а Лена под свое сиденье. К приходу мужа, (бо кум пишов до сэбэ) уже досчитывались пачки 100, 200 и пятьсот карбованцевых купюр, выкладывались на столике.
Когда муж, той, открыл дверь - все инстинктивно дернулись и - засмеялись, но уже по-хорошему, по- доброму.
Вокзал ночью - место гадкое. Идешь, озираешься. Цыганки, босота, ворье… А мы еще - без вещей. Верка в короткой шубке, сапоги раструбами, пишет, предмет внимания, вроде года два всего, а иностранщиной за версту разит. "Доллары, марки, продаете? - дернулся к ней шкет у входа, а она еще стала переспрашивать, курсом интересоваться. Короче, идем. И хотя бы одно хорошо - поезд прибывает без задержки. В час пятьдесят ночи, на третий, с головы…
- До Киева еще далеко, - сказал Ростик, - Я спать не буду, а ты бы, Леночка, соснула часика два. Поспи, а минут за сорок я тебя разбужу, пересчитаем. Надо заранее – стоянка всего 15 минут. А пока поспи.
И уснула Леночка моментально, не беспокоясь ни о чем, потому как сумка с пакетом под сиденьем, под ней, и Ростик на верхней полке не спит, и люди казались нормальными, простыми. Уснула.
"Зачем я уснула тогда, Господи? Что эти два часа давали?!"
Одно развлечение вокзала – киоски. Верка и пошла глазеть - мало ей своих! Я шел следом, и не мог понять, что ей еще нужно, в закрытых, тем более? А она ползла – от витрины к витрине: брелки, зажигалки… Наконец, в переходе на третий путь нашлись свободные места, на бетонном парапете; сели, подстелив картон, и я опять почему-то подумал про "куклу" и отмахнулся, как от навязчивой музычки, и от нечего делать принялся расспрашивать об Израиле, о Сашке, и она отвечала…
- Леночка! Вставай! Я проспал. Уже Киев.
Я поднялась, мотнула головой и увидела, что стоим, и что в купе нас двое, ни соседей, ни их вещей.
- А где же? - я поглядела на Ростика.
- Вышли наверно. Я спал. Как в прорубь. Хорошо, будильник… А ну, давай, доставай скорей! Вера, наверное, уже ждет.
И я полезла за сумкой и достала пакет и, еще считая, увидела, учуяла, что-то не так. Не хватает!
Стали считать - девять тысяч. Пяти тысяч нет!
Ростик побледнел.
- Стой! Этого не может быть. Если бы украли, то все. Ну, конечно. Подожди. Ты никуда не перекладывала? Может быть, когда доставала двести?
- Да нет же! Нет!
- Посмотри в вещах!
И он вытянул чемодан на стол и стал вытряхивать вещи, а я рылась в сумке, как будто пять тысяч это иголка…
Поезд стоял, мы искали, а денег не было. Пяти тысяч. И Ростик, боже мой, как будто подавился, испуганно сел и, открыв рот, повалился на бок.
- Вера, ты не перепутала вагон?
- Да нет же – 14–ый. Мы договорились, что Ростик выйдет в тамбур. Что они там копаются!
Мы еще раз прошли вдоль вагона.
И тут я увидел Елену Францевну.
Сквозь иней мелькнуло ее лицо в окне. Она почему-то застучала в стекло ладонями и исчезла.
- Что? Что?! - закричала Вера, - Я не понимаю? Где деньги?!
Проводница поднялась и стала закрывать.
- Минутку! Разрешите! - кинулся я на подножку.
- Куда?! Билет!
- Да мы встречаем передачу! Я только заберу!
- А раньше нельзя было?! Отправление!
Состав дрогнул, как бы подтверждая слова проводницы. Но я уже лез, и шел по вагону, и в открытую дверь увидел Елену Францевну, обнимавшую мужа, в слезах, и его - в испарине, с синими губами, и белыми, повисшими руками. Поезд дернулся, пошел. И я, выхватив из ее рук пакет, побежал обратно, прыгнул и упал, не выпуская пакета из рук.
Верочка уже семенила ко мне. Увидев пакет, выдохнула: - Ну, слава богу. Ты не ушибся? – Там… что-то… случилось! С мужем… - С кем? С каким мужем?! - и засунув пакет за пазуху, запричитала, потому что ногу я-таки подвернул, и мы медленно заковыляли к остановке.
Такси довезло быстро и без приключений. На душе было гадко и, укладываясь спать, я чертыхался про себя, потому как нога - на неделю, а то и на две, и футбол заказан, и вообще не ко времени, как тут в комнату вошла Вера с пакетом, и, глядя на меня в упор, спросила:
- Странно, здесь нет и четырех тысяч.
Ночь. Мы глядим друг на друга молча.
Телефонный звонок. Громкий. Настойчивый.
