Звуки музыки, или Музыкальный Роман

На маршруте Кубия – Каукси – Нелиярве – туристическом по Эстонии – все базы хороши, независимо от сезона. Лучше всего, безусловно, в июле. Но и в сентябре-октябре, и осенью, и даже в ненастье здесь живо, уютно. Хороши и ветер, неизвестно каким образом надувающий штормовку, и отмеренное накатывание волны на Чудском озере, еще не морское, но уже не речное, и низкое гудение сосен, окружающих сауну, а там – дух можжевельника, давленой рябинки, жареных грибов и пива. И забота чухонского банщика нашего. И гул в дымоходе, и треск дров в камине, пытающихся, словно дельфины, что-то донести, нащелкать, а мы не слышим, мы в другом диапазоне...

- Нет, я не профессионал. Но, между прочим, когда приезжал сюда Челентано, - только меня, и возил меня с собою, чтобы я все готовил, только меня. А начинал я осветителем в Куйбышеве, в драмтеатре, но тогда уже, еще до армии – и гитары, и колонки, и усилки, и конечно, в первую очередь, настройка.

В учебку я попал на Украину, в Малин. Там и нашел себе пару, полковничью дочку, киевлянку, и после, в столице, на радиозаводе, - в военное КБ устроили меня настройщиком, - снова пошли заказы, просьбы. К примеру, усилок собрать - 500 рублей! Он у меня не хуже “Соньки”, к тому же с гарантией - я всегда, если что. Заказы были, это вам не 140 грязными. Однако ж ценили меня не за то. За слух. У меня особенный слух, уникальный, - я низкие слышу, отличаю, и даже, думаю, не ушами, - всем телом, утробой что ли...

Он потянулся за пивом и, посасывая вяленую рыбку, добавил хороших четыре глотка. Простыня распахнулась и наружу показался живот – орган корпусный, холеный.

– Естественно, настроить низкие, да так, чтобы с переливом, с раскачкой, с биением – задача непростая. Возьмите Дом спорта – уроды строили. А надо сделать красиво, и не только чтоб по центру - по всему объему, и в конце партера, и на трибунах. Меня звали. И платили. Но... Что деньги? Никто так не мог! Низкие, утробные – этого никто не умел, а я не ухом – я – животом, мочевым пузырем даже. Сожму – и выыытяну у-у, у-у. Чтобы звучал. Вот почему и Челентано, и Джорже Марьянович, наши ВИА. С завода не уходил, а зачем? К тому же ждал партиизации, на квартучете по льготной стоял. Помню, только перебрались, - я получил трехкомнатную, - надо обставлять, всё надо новое и нам с женой в комнаты, и девчонкам моим. Денег надо. И приходит как раз Жора Пиникив, из КОМА (объединения музансамблей):

- Поехали! – говорит.

- Куда?

- в Польшу!

- А кто ж меня пустит? У меня ж допуск.

- То моя забота.

И что? Решил. Зам по режиму чуть не плакал. По всему – не положено, запрещено. А горком требует – города-побратимы... Дали командировку. Тогда и жена сказала – езжай! А до того – ни в какую. Как чувствовала...

Что сказать... С Галиной, хотя и двоих уже имели, жил нормально, как все. Но .... вот тебе и “но”... Или не хватало чего. Кто скажет – любви, секса. Или совсем другого – умения прощать? Судьба?.. - он умолк на минутку, прожевывая:

- Хорошая рыба… А что, хозяин, слышь - “Рижское”? А “Жигулевское”? Э-э, брат, - ты что!? Неси, неси родной...

- Так оказался я в поезде на Познань, а Её (вы уж, пожалуйста, с заглавной!) – а Её на перроне еще, в составе знаменитого танцевального ансамбля – все невысокие, мужики маловатые, а те - гордые, стройные, спинку держат, не спутаешь. Я худых не очень-то... И она – балерина, а в норме. Бёдра, фигурка.

Это верно: начинается с глаз, глазами влюбляются. Но только в первую секунду. Сначала – вспышка! – софиты, юпитера! А музыка, басы – следом: сердце сердцу весть подает. Так оно происходит. Любовь – с первого взгляда. Да! А страсть, влечение – с первого звука. Говорят же: дрожь пробежала по телу, зубы застучали, сердце забилось, волной окатило. Пульсом, или нет - дробью, барабанною, словно под куполом, и после того - дрожью мелкой, ручной, и подбородочной, и в груди, и здесь - кишечной, животной... Дрожжью...

Рассказчик прервался, затих. Похожий на Будду, сонного, надмирного. На упитанного индусского гуру, этакого Свами Братьяпораипопиву, - а вот и на себя самого, на звукорежа Романа, попивающего пивко, возвращающегося к рассказу:

- В вагоне ... все уже квасят. Зовут. А я - заскочу в купе на минутку и обратно в коридор, в проходе толкусь, выглядываю, не пойдет ли? И себя не слышу – дурость, что? как? Никогда такого. Как всё одно – пятнадцать лет. Стою в коридоре, дрожу мелко, железнодорожно.

Вышла.

Идет ко мне – я обернулся – близко, вплотную… И видать, от меня такое шло – волнение, не знаю – вскинула, опустила глаза, внутренне вся, чувствую, подобралась. Заметила.

Однако ни в поезде, ни в автобусе - не знал, как подойти. А потом – словно кто помогал – и номера оказались в гостинице рядом, и сосед мой моментально закрутил с ее соседкой, и я сумел красиво – дежурной по этажу – тортик: “Это вам, пани!” А в номер заходим – на столе фрукты, югославский вермут, цветы, звезды совпали...

Да, бог ты мой! Какие звезды? Как с цепи! И это - не то, все не то... Нет этому имени. И резонансом не назовешь...

Эх, мужики! Сухолюбье, сухота – не для мово живота. Мне – тело в тело, как душа в душу. Слились.

Вся Польша – все ночи, и днем, две недели. И она не надышится - “все, что ты хочешь, как ты хочешь», - и мне не наглядеться: - всё испытал с ней, за все прежние годы. А возвращаться надо – она была беременна, - в поезде, когда обратно, сказала, что беременна, через месяц свадьба, и жених ждет... Не может ничего... И у меня двое. Поплакали. Нет, не могу и я. Дети...

Вернулся домой.

Дома? Как-то пару раз... А потом ... У Жени ребенок родился, и у меня началось – жене доложили. Как я ни просил – не простила. Завела себе… Стала гнать. Нагло, хамски. Однажды прихожу с работы, а тот на кухне сидит и моя младшая у него на коленях. Замок хотели поменять. Но я успел, разменялся.

Когда грузчики вещи выносили – визжала! Мою аппаратуру, что я своими руками, - не давала, визжала, как резаная. Вот тогда и понял: страсть не в горлышке, а внизу живота, где мой камертон, где низкие. Чем выше, тем больше гордыни, амбиций, наносного. А ниже – ближе к нутру, к правде, к сути ближе животной...

Зимой и вовсе стало тоскливо. Живу сам. Детей, стерва, обрезала. Запил. С работы ушли, тесть ручку приложил. И халтуры, как нарошно... Потому что – не слышу, кончился талант, Не могу, не слышу. Водка, или что?.. Пропал дар. Со мной, что с ханурьем начали, через бутылку... Нажрусь, а сна нет. К ночи дело идет… в кухне на корточки присяду, закурю и на луну вою... Вещи продавал. Аппаратуру продал.

Не-е, Её не искал. Зачем же Ей еще жизнь-то ломать?

А весной, да, именно 86-го - язва прихватила. Худющий стал, дерьмо с кровью... Если б не отец... Выгнал меня в санаторий, путевку купил. Денег дал на билеты. И вот 2-го мая на жеде вокзале, – помните, что творилось, Чернобыль, очередищи, крик, толкотня, до драк доходило, - вхожу в билетный зал и чую, чувствую ту самую дрожь, знаете, как тогда, на перроне... И вот вижу в одной очереди мою Женю – стою далеко и она, смотрю, занервничала, не поймет, озирается, камертон мой безошибочный распознала... Увидела. Пошла навстречу. Так мы с ней с вокзала и ушли. И любились, и плакали. Бросила она в очереди и мужа, и сына. Через день уехала следом, к себе, в Николаев. Забрала ребенка, вернулась ко мне. И откормила меня, возродила мой низкий талант. Вернула к жизни, к работе. Живем хорошо, душа в душу.

- Э-хе! - похлопал мечтательно по животу, - А что, Тойво, грибочки? Неси, брат, неси...