Хэпи Бёздэй

Мы сидим на верхней террасе, у басейна, наблюдаем фирменный вью и кайфуем.

Виньялес поистине изумителен. По равнине, ведущей к отрогам Сьерра-Росарио, словно в изысканном японском саду расставлены моготы - горки, поросшие кустарником и мелколесьем, остатки столбов, некогда подпиравших небо - где порознь, одинокие, а где рядышком, бок-о-бок.

В утреннем, то есть - предутреннем тумане, издали кажется, - серые островки плывут во взбитом, словно дайкири, снегу. Ждут, и вот уже в розовом свечении первых рассветных лучей сначала верхушки... А днем, когда все высвечено и некуда спрятаться тринадцатому моготу, откуда бы вы не глядели... И особенно вечером – тени моготов растут, пересекаются, пугают, обгоняют друг друга... И ночью – черные мамонты, идущие под небом...

Нас четверо. Двое донецких, из молодых да ранних, оба - Сергеи. Александр Иванович Сухоруков, пожилой, солидный, “в деле”, лет 60-65, (какой пожилой? – старый, неприятный, не люблю тех, что закуривают без “вы позволите?” – он, кстати, просил не упоминать фамилию и потому мы будем называть его просто – Александр Иванович). Ну, и я, мол, литератор - собиратель историй о любви.

- Любовь? – сразу среагировали донецкие. – Да мы вам!...

Однако, о чем вещал первый, я не помню. Когда ж второй собрался тож...

- Если позволите, - Александр Иванович вглядывался, изучая предзакатное небо, – позвольте мне. Как раз время подходит... – И, дохнув сигарой – (вот чем попахивают старики!) - приступил:

- Молодежь, молодежь... И байки ваши – о безумной страсти, любовных подвигах. А позвольте мне, человеку (тут А.И. сделал паузу, подбирая нужное слово, и – задумался, ушел глубоко, складка у переноси...) – да, - очнулся, - позвольте человеку ... зрелому, рассказать об одной встрече.

Мы закивали. Александр Иванович, глядя на закат, задымил, сощурился.

- Страховой бизнес, помните, как начинался? Деньги гоняли через Прибалтику, через Латвию особенно, были схемы...

Тогда, в 93-ем, я еще работал в Жуковском, это под Москвой, конструктором, зав.лабораторией, ну и включился. За год с ребятами, чтоб не соврать... хорошо, хорошо подняли. Квартиру купил в Москве, в центре, джип, Канары... Да, а когда еще завлабом – имел я неосторожность закрутить с одной нашей лаборанткой, Тонечкой (прямо как по Галичу!), все мы такие, мне сейчас, ну да, юбилей, - а тогда – пятьдесят, полтинник разменял, дети выросли, Верочка замуж собралась. Короче, попал. Семья по боку. Ушел. Женился. “И молодость дохнула на меня поистине живительным дыханьем.”

Тоня, Тосенька... Мало того, что очаровала. В душу влезла. И в бизнес меня – она. В “Инстрах” пришла следом, выучилась на бухгалтера...

Вам, вероятно, знакома ситуация, когда женщина умеет, умеет поощрить, возвысить мужчину: и ум его, и энергию, мужественную красоту, сексуальность. Она обладала поразительным, животным даром – Ты – самый! Вот, к примеру - отбились от налоговички – “Как же Ты ее очаровал!”, или замирились с фээсбэшниками – крышу, помнится, сменили удачно, с перспективой: “Ах, Ты ж у меня, мужик! Куда Вячеславу Штирлицу!”

И в постели... Как щебетала! Старому … орлу, вообще говоря, не следовало бы. Ну, да без этого...

Картину Курбе, известную своей откровенностью, знаете?

- ??

- Вид обнаженной, со стороны, так сказать, снизу, когда, разъятив ноги, предоставляет она возможность рассматривать богатые свои совершенства... В Париже были?

- Конечно!

- Не раз!

- Тогда знаете...

Умела, гадюка, лечь, надо сказать...

Когда она сбежала с латышом, с курьером, перевозившим наличку, я не деньги пожалел, хотя деньги были немалые, не деньги, нет – оказался вдруг у такой пустоты, пред дырой, пропастью – на краю. Неужели, думаю (а мысль эта возвращалась, неотвязно, жестоко), неужели все была ложь? И не разбитое корыто, нет, не четыре года, - всё потеряло смысл: дело, деньги, женщины.

Друзья, надо сказать, как могли – а я не мог. Все бабы продажными казались, фальшивыми...

Что же касается Тонечки... Могли ее достать. Я удержал. Сам все вернул. Мстить не стал.

- А зря! – оживились ребята. – Ох, я б достал!

- Э-э... Кому мстить? Себе?..

Так первый раз оказался здесь, на Кубе – клин клином. Тур стандартный: Гавана, горы, море. О Гаване не вам говорить. “Кто мулатку не ..., тот досыта не едал.” Пять дней, пять ночей...

Сюда, в “Хасминос” привезли уже затемно. Ночь проспал, как убитый, а утром проснулся, что дитя малое – в тишине и покое.

Бог ты мой, думаю, неужели сбросил? Неужто отпустила меня Тоська – тоска моя смертная?

И верно. Вышел на балкон – какая даль! Утро... И тишь, и горки в тумане... Какая японская красота...

И день пошел размеренно и цельно. Экскурсия на табачную фабрику, дегустация сигар. Отобедал. Соснул часок, а после басейна - солнышко в декабре мягкое - тоже вот мохито потягиваю...

А теперь поглядите туда! – он ткнул пальцем. - Туда! Вон! - голос его переменился. - Две горы, видите? Вершины плоские, вплотную – и ущелье промеж ними. Ничего не напоминает?

- А что должно быть?

- Ну, как же! Где ваша фантазия?! Ай, мужичье. Это же промежность, картина Курбе!

- А-а... Да?... Может и так... Похоже...

Александр Иваныч откашлялся, достал сигару и подытожил:

- В точности – она, стерва. Ну?!..

Горки были как горки. При желании, конечно, чего только не увидишь, не разглядишь...

А тени, между тем, удлинялись, и надо сказать, чем дольше мы рассматривали ущелье – тем зримее, сочнее и бархатней, тем явственнее манило это похабное сходство... тем неотвязнее...

Чувство неприязни, возникшее было к откровениям Александра Иваныча, отступало и ушло, последний кровавый луч высветил анатомию вожделенного места и наваждение исчезло.

- Не понимаю! – Александр Иваныч снова раскурился, и дым уже не казался мне едким, вонючим, - Не понимаю. Банальная история. Комедия дель арте. Ну, сбежала, ну, что за проблема. А вот привело ж меня сюда, перед этой самой дырою... Чертовщина, дьявольщина какая-то.

Но – терпение. Это еще не всё.

Досиделся я тогда до темноты. На террасе уже никого, допиваю мохито, который по счету - не помню, а уйти не могу, боюсь уйти - в номере, самому? – ноги не идут.

Как подходит к перилам девушка, блондинка, стройная. И – не торопится.

- Не поздно ли? – спрашиваю, - Темно. Не видать?

- Я люблю смотреть на огни. Они зажигают после заката. Смотрите! Вон! Зажегся! – И вон! И вон... -

В отличие от звезд, огоньки загорались желтеньким, малым солнечным теплом, заработанным за день. – Вон! – И – вон!

Мы беседовали недолго. Эйнджел – так звали девушку – ждала такси.

- Приходите вечером в бар. В Виньялесе он один. Приходите. Там замечательно играют и поют. Сальса, конечно. Я буду там. Постарайся поймать такси. Если нет, не бойся – иди. Здесь спокойно. Я люблю сюда прилетать...

Часа через два, одевшись по гаванской моде, я вышел на дорогу, ведущую в город, - это примерно километров шесть, - и пошел пешком, в темноте, под звездами.

Здорово все же устроена жизнь.

После черной полосы – непременно просвет. После болезни – выздоровление. Сальса – зажигательный танец. Нас учили в Гаване, я довольно быстро освоил. И готов был - всю ночь, всю ночь.

Я представил, как встречу Эйнджел и мы будем танцевать, танцевать. Снова и снова, и быстрое и медленное, танцевать до закрытия, до утра. А там – чем черт не шутит. Номер у меня – сингл. А иначе – чего было приглашать?

Шел я ходко, с горы, вниз. А мысли были уже там, в баре. Ох и здорово танцуют кубинцы! Что-то в танцах у них есть такое – шарнирное, в бедрах – или слушать умеют, чувствуют музыку или бабу чуют, партнершу. Наши-то, в группе – мгновенно щечки розовели, как с ними, с кубинцами, в Гаване, когда учили...

И представлялось мне далее вот что. Что Эйнджел всё с ними, крутит с ними, с высокими, с плечистыми, сальсуальными. С одним, с другим, с третьим. А я - в сторонке, сосу свой мохито.

И вот, знаете, - заколебался. Остановился. Стою под звездами. Темно. Ни души. От, блин, думаю, дожился – здоровый, нормальный мужик стоит и размышляет: идти ли ему на свидание с прелестной блондинкой, созданием небесным, ангелочком молоденьким?

Пошел.

Жаль, в баре ее не встретил. Может, не тот? Однако - и поплясал. И мохито там лучше, чем в «Бодегите»; и с кубинцами, что в Анголе были, побазарил.

Обратно меня ребята из ансамбля подвезли. Денег категорически не взяли. «Советико! Амиго!»

Александр Иваныч приумолк, снова задымил.

- Да, парни, по душе мне Куба. Который раз приезжаю, а все думаю: - А была ли она, Эйнджел, или всё это привиделось, примарилось... Мохито штука такая...

Наутро Александр Иваныч уехал. А мы, уже втроем, расположившись на террасе, грелись, помалкивали. Наконец, один из них заметил:

- Про старика пишите? – и, не дождавшись ответа, приговорил, - Вы шо ж, не поняли? Он же больной. Крыша поехала... А друзья его – козлы. На хрена его сюда? Что же, в матушке Московии хэпи пёзды сорганизовать не с кем? А? Козлы...

Я промолчал. Впрочем, может он и прав, насчет Москвы-то.