Клубника со сливками

…В восемь надлежало быть дома, за полчаса до приема порошка, а еще час добираться, поэтому, прибежав с института, доедал торопливо, - в 16.00, возле “Киева”, под колоннами…

Новое пальто, пошитое из папиной шинельной ткани, парадной, добротной, крашеной в немаркий коричневый цвет, с коричневым же кожаным (мамина идея) воротником выглядело прилично, а главное – в нем тепло, на двойном ватине – на полуторном! – Хорошо, - поправилась мама, - и сапожки какие чудные…

- А сапоги – бабьи.

- Это мужские сапоги. „Бабьи!” - не слишком уверенно возмущается мама.

- Бабьи! Все говорят!

- Кто - все? В школе еще? Они завидуют! Ни у кого таких нет. Бабьи! Буду я тебя обманывать. Я тебя хоть раз обманывала?!

И мама забирает у меня кроличью, старую и выносит, как торт, дедушкину, пыжиковую:

- Яша тебе отдал.

- Кла-асс!

- Только уши опусти, - но вспоминает, что “обманка”. – Не ходите по холоду долго. Зайдите в кафе, возьмите чай с пирожными. Помни, кофе тебе нельзя, а сок у них холодный, с подсобки! – кричит вдогонку мама, но я не слышу, я на улице, морозно, я бегу на трамвай, - остается – гляжу на дедушкину “Победу” – красивые часы! – остается 55 минут! Не успею!!…

- Бабушка, я тебя прошу!

- А кто он такой?

- Мама, он студент, зовут его…

- Еврей?

- Бабушка!

- Что-то такое есть… Софа, у них – кто?..

- Опять не работает! Это не фен, а мучение…

- Она рейтузы одела?

- Тепло, посмотрите – солнце!

- Одень сейчас же!

- Дура, ты никому не будешь нужна, если не дай бог простудишь! Я знаю, что я говорю!

- Я опозда-аю!

- Ничего, подождет.

- Ты имеешь полное право в пределах пятнадцати минут задержаться…

- Мама, где моя шапка? Где моя новая шапка? Ты не видела?

- Боже, у нее вогкие боты! Как же ты ее пустишь в мокрых! Это же гарантированный ревматизм!

- Бабушка, ты не видела заколку?

- Соня, они таки-да мокрые…На батарее долго, попробую феном…

- Ма-ма!

- Пусть оденет мои!

- Бабушка!..

У “Киева” под колоннами место удачное. Во-первых, если дождь, а во-вторых, афиша на все кинотеатры, сразу можно выбрать.

А еще – отсюда, со ступенек, прекрасный обзор. И сонино зимнее пальто-джерси с лисьими воротником и шапкой будет видно издалека, и можно поспешить навстречу, но нет! – он будет ждать, наблюдая ее приближение, как она идет к нему – и все дожидающиеся на ступеньках - увидят – к нему! Такая красавица!

Зимнее солнце недолгое. Но яркое. Каждая льдинка, каждая частичка снеговой пудры, рассеянной в воздухе, пытается повернуться к вам лучшим, блестящим бочком, и оттого они вертятся, как варьетистки.

Окна вдруг – открытою форточкой или балконною дверью - блеснут и привлекут внимание к подушкам, вывешенным на день. А солнце шагает по окнам вверх и, склоняясь к закату, поселяется в надстроенных над подъездами стеклянных шалашах и остается там до вечера.

Сначала, поднимаясь к Парку, она брала меня под руку, чтобы не подскользнуться, а в Парке, засунув варежки и перчатки поглубже, мы брались за руки и шли, сплетая пальчики, разговаривая обо всем.

На фоне Красного корпуса университета, просвечивающего сквозь деревья, припоминался текст обзорной экскурсии, перечитанный накануне: я озвучивал, а Сонечка добавляла своё.

С этого момента, - у памятника Шевченко, склонившего голову и прячущего руки за спиной, или еще раньше, у шахматных столиков - начинала будто бы звучать музычка, - негромко, неявно - какая? – ... Значения тогда не имело... Иной раз мне кажется, что наигрывал джаз или “Битлы” – но не шумное, а минорное, милое сердцу... «Ми-шель, ма бель…та-на-ни-a-а-а...» А иногда - вальсы или марши, включаемые перед началом парада или первомайской демонстрации.

- Посмотрим Босха? Есть студенческий? – погреться бежали в музей, и, раздевшись, с новыми шапками в руках шли сразу наверх. Картина висела высоко. Босха повесили неудачно: стекло отсвечивало, чтобы рассмотреть, приходилось становиться под углом, сбоку. Однако страсти св. Антония искушали, притягивали. Увлекшись, мы не замечали, как на фоне солдат, школьников и зальных старушек расчехляются и расставляются инструменты, как подстраивают и пробуют, и слаженно кивнув – ван, ту… йе-йе-! – намечают мелодию, слагаемую пальчиками, именно пальчиками, прежде всего предуготовленными для игры, музыкальной или любовной.

Старухи, чуткие к любовной теме, настораживались и не могли понять, откуда непорядок, откуда это доносится, напрягающее солдат и увлекающее пятиклассниц; мы переглядывались и прыскали, а в зале культуры Востока уже мяукал и постанывал сакс и ритуальные индийские статуэтки покачивались с откровенной ритмичностью…

Бывало, музыканты спускались за нами в вестибюль, и пока мы одевались, продолжали наигрывать неизвестным образом совершенно никому не мешая, а затем и вываливали вслед за нами на воздух, добавляя солнца и снега и улыбок…

Они, как и мы, затихали только во Владимирском, и каждый направлялся к своим, близким ему ликам и сюжетам, а мы шли к св. Пантелеймону, юноше-целителю, и я рассказывал, что он – копия моей мамы с фотографии времен эвакуации, что мама моя доктор, врач, а у Сони тоже дядя известный хирург…

- Тише! – шикали и шипели старухи и мы торопились к выходу; долго в церкви не полагалось, - могли увидеть, сообщить в институт, родителям на работу, - да и не хотелось. Библейские сюжеты – “Мастера…” мы еще прочтем! – навевали скуку, и только полумрак и ладан, и пальчики, и огоньки свечей, а еще – у самого выхода – лик васнецовской мадонны и ручки младенца, протянутые к тебе, - удерживали, но мы поспешно вышли, вздохнули и увидели – стемнело.

Боже, как летит время. Полшестого! Полтора часа – как одна секунда! А надо еще успеть заскочить в театральную кассу – «Моссовета» приезжает – и Соне заплатить рассрочку в ЦУМе, и….

- А кофе? Соня, в “Гадючник” зайдем?

- Пошли лучше в “Вареничную”, - ответила ласково, - поедим сливки с клубничной подливкой.

И мы побежали дальше, так что оркестры отстали, и без пятнадцати семь, склоняясь над розовым деликатесом, возвращающим лето, я понял, что люблю ее преданной первой и единственной любовью, и нашел пальчики под столом, и жарко было не от пальто и сладко не от клубники…