Городомор
К горам надо приближаться с благоговением. Также и к Богу.
Протоиерей Александр Мень
1
Есть в Киеве Черепанова Гора. И я – Черепанов.
Киевский губернатор Черепанов имел здесь дом с большим садом, теплицами, огородами.
О родственных связях с губернатором сказать мне нечего. Вернее всего, – однофамильцы.
А вот с Горою... С Горой мы – родня. И родство это прямое, кровное.
Во-первых, родился здесь неподалеку. Детство мое прошло на Горе.
Потом, правда, уезжал. Но всегда хотел вернуться. Вернулся. И вот уже тридцать лет живу поблизости. Это – во-вторых.
А в-третьих, Гора стала родной, потому как живая она. Раньше думал – вечная, как бог или Киев, а сейчас вижу – смертная, как человек, убить ее легко, и практически безнаказанно. Друзья убеждают – что, мол, переживать-то, страдать по этому поводу нечего – все городские горы рано или поздно сминаются каким-нибудь железобетонным торговым центром. А я вот надеюсь. Надежда все-таки, надежда ведь всегда есть?! А вдруг не сроют, не сведут?!
2
Немногие знают, что Черепанова Гора – самое красивое место в Киеве. Признано это официально. И документ имеется. До революции, была в Киеве Комиссия по Красоте, обратите внимание – Комиссия по Красоте, следившая за тем, чтобы никакие архитектурные новации не нарушали зеленой гармонии Города.
Черепанову Гору потому и определили для проведения Всероссийских выставок – потому что – и в правду – хороша! Зеленое чудо!
А на вершине Горы стоял крест. Старый, безымянный. Было ли здесь кладбище, или церковные строения – никто уже и не помнит. Крест стоял рядом с детской площадкой в окружении столетних дубов и, казалось, – освящал саму Гору, – место сие горнее, приближенное к небу, – так весело звучал смех ребенка, кормящего белочку, так радостно откликались птицы и шумела листва…
3
О, как хотелось мне написать оду, гимн, восторженную песню. Написать светло и радостно. С восхищением и любовью. Весенне. Солнечно. Майски. Празднично.
Киев – любовь моя...
Город-маг и город-миг. «Он каждой веточкой знакомой Готов свести меня с ума. – Ах, до чего же прав Василий Дробот, – С ума сойти.
Святый Киев! Святый Крепкий! Святый Бессмертный!
Як тебе не любити?
Действительно, как?!
4
На Гору я прихожу каждое утро. Выгулять барбоса, пообщаться с народом, подышать удивительной чистоты воздухом, невероятным для самого центра столицы. А еще – поглядеть вокруг: красота-то какая! Виды какие открываются! А еще – послушать соловья, собрать, смотря по сезону – и мяты, и липового цвета на чай, и молодой крапивы на салат, полазить по зарослям орешника, а на обратном пути по дороге домой – стать в тишине у дуба, у моего дуба, прислонясь всем телом, всей душой…
– Завтра придем, а здесь уже всё, голо...
Утро. Город еще не проснулся. На площадке, кроме меня, трое: Гена, Сергеич и Цюцько.
Стоим оглушенные. И барбос мой притих.
– Вчора – дивись, – ще два зрубали! Вночі мабуть! Оно... Які велетні були, які красені! Ганьба-а… – причитает Цюцько
– За ночь еще два... Три! Вон, свежий пень у забора…
– Сволочи. Явно под застройку готовят. Что будет, не знаете?
– Готель, бордель – яка різниця?
– Думаешь, снесут?
– Как вишню да черешню у забора досадим – так, считай, готово. Можно сносить!
Гена оглядывает спортмайданчик, – детище его дорогое – тренажеры, склепанные-свинченные им из того, что найдено на стройках и свалках, штангу с «блинами» бетонными (чтобы бомжи не сдали на лом), качели, популярные у детей и стариков, турник, брусья, бум, шведскую стенку, оградку. Все яркое, разноцветное. Красили вместе, и деньги собирали всем миром, на краски и на саженцы. Двадцать восемь деревьев по периметру! Включая фруктовые. Сирень.
А две березы – в центре. Просто чудо! Прислонишься и смотришь сквозь веточки весенние – солнце восходит. Или, к примеру – июльской дождь прошел ночью – а утром на зарядке – кто хочет – пожалуйте! – душ подберезовый, разделся по пояс, стал и за веточки дерг! дерг! – и летит на тебя, брызжет! Капли валятся, – теплые и прохладные – а тело просит – еще, еще!
Гена – мастер на все руки, и садовник, и зарядку любит, вкладывая смысл в каждое упражнение. На открытие площадки – сына и внучика привел. Фото на память…
«Люди добрые! – написали мы розовой краской по голубому, вывели на щите при входе, – Берегите наш зеленый Киев, дар божий!» Хорошо написали, как говорится, в надежде...
...Еще три свежих пня. Подло пилили, ночью…
Народ подходит. Кто сетует, кто матерится.
– Ладно. Чего стоять без дела. Забыли? Сегодня – «День кулька». – Гена достает рулон и отрывает по пакету желающим. Желают не все. А я беру. Мне в радость собирать мусор на Горе.
«Завтра придем, а здесь уже все…»
– Думаешь, снесут? – снова пытаю я Генку.
– Нет, – говорит, – не снесут. Ты бы снес?!
5
Есть поэзия горняя. Та, что ложится на сердце, и музыка рождается сама собой, и звучит не прерываясь, и хочется возвращаться и читать, как молитву, петь, как псалом.
«Древлянська пісня» Олега Рубанского.
Олег поет, – а я слушаю и словно уплываю вместе с ним по тихой полесской речушке и он поначалу пытается утешить меня – “Може, в світі і є вороги, та для щастя і миру доволі.” – но только поначалу – потому как и там, на севере, как и по всей Украине – беда, і жадоба людська, і зневіра...
Олег поет, – а я думаю о том, что многое можно пережить, перебороть – страна молодая, научимся, вот только бы не перейти грань, за которой земле нашей уже не выдержать –
“...ріки міліють в світах, і вже падає ліс недалеко…” –
И становится страшно – Киев! – вот он весь предо мною – Киев! – будто и не чует даже, не догадывается, что ждет его, что грядет...
Олег поет, – а я прихожу в себя, отдышиваюсь, будто поднялся на Гору. И о многом уже не прошу, смиренно молю-благаю:
“Може, десь він і є – синій птах...
Тільки ти не покинь нас, лелеко.”
6
На Черепановой горе аисты не гнездятся. Зато – воробьи, вороны, синички, ласточки. А еще – дрозды, дятлы, сойки, сороки, кукушки, крапивники и рябинники… Кто живет, кто залетает по дороге. Встречаются и занесенные в Красную книгу, к примеру, серая сова и домовой сыч.
Однажды я увидел седого дятла, редкую птицу в наших краях. То есть поначалу не разглядел – услышал! Звон – именно звон, а не стук, сейчас поймете, разливался по Горе, долетел до нас, и мы с Геной пошли искать, кто это и откуда.
Он сидел на плафоне старого фонаря и лупил в него, в металлический кожух, – клювом, как безумный. Глаза его были прикрыты, сожмурены, точно у вошедшего в раж хардрокового ударника, голова болталась, и было неясно, до какого-такого жучка пытается он достучаться.
– Больной? Псих?… Или кайф ловит? Точно, балдеет!
Мы стояли, задрав головы, а он продолжал греметь.
– Не думаю… – Гена опустил глаза. – Слыхал, киты на берег сами выбрасываются?.. Это – набат, понимаешь, набат! Беда…
7
Поднимаясь на Гору, я обычно огибаю стадион справа, иду по дуге под трибунами второго яруса, чтобы сменить ее на подъем зигзагообразный – дорогу, обсаженную дубами, а затем, за поворотом – каштанами.
И вот что интересно, Гора поражает всеобщей закругленностью линий. Кажется, в любом разрезе – вертикальном ли, горизонтальном – заложена сглаженность, «кругатура квадрата». Не от этих ли округлостей у киевлян такие качества, как гибкость, хитрость, оборотистость и изворотливость, способность вращаться, крутиться, ходить по кругу и, вместе с тем, – мягкость, податливость, склонность к компромиссу. В отличие от Питера и Москвы – городов по преимуществу плоских, жестких – Киев проникает в душу (а, значит и формирует ее) волнистой нежностью подъемов и спусков, «схилов» и гор, в особенности – укрытых зеленью – купами и шапками – скрывающими, а лучше – по-закройщицки, – скрадывающими недостатки городской фигуры во всех смыслах. Так и формируются родовые черты, характер киевлянина. Жажда власти, желанье славы и прочие горние вожделения уравновешиваются холмистым покоем и парковым милосердием. «Будто в гости к старой, старой бабушке... – писал Владимир Маяковский. Стихотворение о Киеве начал он хорошо, искренне, а вот финал получился злой, не киевский… Но строки «Лапы елок, лапки, лапушки... Все в снегу, а теплые какие!» и рифма «лапушки – бабушке» – уловлены им верно, в точности отражая «тайну» киевской души, тайну, лежащую на поверхности...
8
Вот почему так трудно писать об этом. Не в песок и глину вгрызается ковш экскаватора, а в душу Города. Деревья и птицы чувствуют это острее. «Киев! Киев! – как птичий крик.» Вот и сейчас – ни думать, ни говорить... Кричишь, а все как в дыру, в пустоту. Написали открытое письмо в газету – мэру Киева. Тишина. Второе письмо – премьер-министру. Реакция – ноль. А рубят, рубят по ночам и днем уже, рубят, пока пишем и ответа ждем. Нет уже никаких на это сил. И тогда – не было. И сейчас вот – рассказываю, а сил нет...
9
«День кулька» назван так не случайно. По аналогии с известным американским фильмом «День сурка». Припоминаете? Герой снова и снова возвращается в то же самое утро и проживает день заново. Так и мы – вроде убрали мусор, а он появляется опять и опять.
Сам по себе мусор малоинтересен. И собирать его удовольствие небольшое. Грязная одноразовая посуда с остатками прилипшей пищи, битое стекло, пачки от сигарет, пакетики от орешков и прочей пивной закуски, консервные банки и от баночного пива. В последнее время появились плоские картонные коробки с фольгой внутри – для пиццы, баллончики пневматического оружия, пакеты с остатками трубочного табака, средства личной гигиены. Поражает разнообразие пластиковых бутылок с прокисшим пивом или газировкой, причем аккуратно закрученных пробками. По всему видать, что благосостояние и культура нашего народа растут. Правда, пробки приходиться скручивать, иначе бутылку не сомнешь, и в кулек для мусора войдет совсем мало. Но делать это можно, не наклоняясь, элегантно наступив одной ногой на бутылку, а подошвой другой – жжик по пробке! – и пробка летит в сторону!
Интересно наблюдать взгляды принимающих тебя за бомжа. Сочувствуют. А иные – чураются, мол, «чего в дерьме копаться, все равно их ничему не научишь!» Я же благодарен: день начинается осмысленно – с уборки планеты. И пусть завтра они снова нагадят – прививание культурной традиции достигается путем многократного повторения, смоделированного еще в Ветхом завете. Я готов следовать. Так жить легче. И, слава богу, не только мне.
10
Сергеича слыхать издалека.
– Ван! Ту! И! О! – то ли считает, то ли постанывает. Упражнения делает и по дороге на площадку, и собирая мусор в кулек. Времени терять не привык. Сергеич у нас на Горе – фигура. Физик-лазерщик, академик, лауреат. Большую часть года то в США, то в Японии. Приглашают наперебой. И на Горе – человек уважаемый. Любит Гору. И стоит за нее, как может. Не криками, мол, «спаплюжили, сплюндрували!», а малыми и большими делами. То деревце, то куст несет, и «День кулька» для него в радость. Мне он напоминает Сайруса Смита из «Таинственного острова» Жюля Верна. Волевой, объединяющий, инициативный…
– Настоящий «кулькист», – учит Сергеич, – никогда из дому пакета с собой не несет. Найди пакет здесь, на Горе. И наполни! «Мусор – в мусор!» – подытоживает академик, улыбаясь, демонстрируя отличный кулек, найденный им по дороге. – Вот принцип со 100-процентным к.п.д. и элементами поиска... – замечает как бы про себя. А я уже догадываюсь – нет-нет, не о мусоре, не только о нем думалось ему по пути на Гору, и кто знает, где, когда, а главное – по какому поводу сработает «принцип настоящего кулькиста». А вдруг – станет наш горный мусор – тем самым яблоком, которое, как выясняется, и Ньютону-то на самом деле на голову не падало. И выйдет философ Сергеич на такие обобщения, что не только у физиков дух захватит!
11
Гору режут давно. Как в том анекдоте про кума и кабанчика – инвалида безногого. Мол, шо ж я изверг какой – из-за тарелки холодца скотину вбивати?!
Цюцько каже: потрохи вбивають. То Дворец спорта кусок отгрыз, то ресторан «Опиум», то Конгресс-холл, то стоянку для милиции заасфальтировали…
Сносить горы, на которых город стоит... Как вам идея? Подрыть, к примеру, Масличную гору в Иерусалиме?! Или Акрополь?! А-а? Кому это в голову взбредет? А у нас... За милую душу! Да еще и с выдумкой! Склон Черепановой Горы, что на ул. Барбюса, срыли с помощью... правильно! – подпорной стенки! О новом доме и речь не шла поначалу – Гору укрепляли. Но, как водится, не укрепили: трещит и сползает асфальт на верхней дороге, трещат и стонут бетонные блоки в подпорной. Плачет Гора в застенке, сочится слезами сквозь стену. По живому режут, по живому, без анестезии...
Новый этап уничтожения Горы наступил в 2006 г., когда на вершине, на месте дубовой рощи, вырубленной без каких-либо на то разрешений, на месте старого деревянного креста было возведено здание Администрации федерации футбола Украины – «Дома футбола». Гора облысела на треть. «Зелень» снова убила зелень.
И мы снова ударили в набат – статьями, сбором подписей, коллективными письмами – на этот раз Президенту. Мы писали о необходимости введении моратория на застройку киевских зеленых зон, ждали от Президента Указа прямого действия... И что вы думаете – произошло чудо! – нас поддержали, сказали, вы правы, боритесь, добивайтесь, на вашей стороне закон и правда... Нас морально поддержали. Красиво изобразив на лице заботу о ветеранах, о Киеве.
Правда, охранного документа Горе не дали. Решили, наверное, что Гора сама за себя постоит.
12
Мой сын поддерживает Федерацию футбола.. С трех лет и я, и дед учили его футболу, здесь, на Горе. И выучили. Парень с понятием: и пас, и удар, и кураж.
– Да если всю Гору надо снести ради «Евро–2012» – надо снести. Вы что, не понимаете, такое же раз в сто лет бывает?! – с искренним возмущением кричал он еще год-два тому, а мы с дедом вздыхали и объяснить чего-либо не пытались.
А как только и сынок мой стал отцом, взяли мы коляску и пошли втроем – папа, дед и прадед – нет, не угадали, не на Гору, а во двор 145-ой физматшколы, что здесь под Горою и находится, вернее в то, что от школьного двора оставили вандалы из «Юджина». Эта компания, застроившая площадь перед стадионом, вырубила во дворе знаменитой на весь Союз школы 50 деревьев и срыла футбольную площадку, где и мой пацан носился лет двадцать. Теперь здесь – недострой.
– Вот тебе пример. Ты думаешь, Минспорта и ФФУ чем-то отличаются от этих? Они застроят – сроют Гору недвижимостью, которая к футболу, к спорту отношения не имеет. Здесь угробили школьный двор и спортплощадку. И вместо Горы они хотят офисный центр.
Сын молчит. Но я аргументами нашими недоволен. Не так нужно убеждать. Глобальнее. Вечный Город нельзя перекраивать даже ради того, что раз в сто лет бывает?! Зеленая душа Города – есть непреходящая незаменимая абсолютная киевская ценность. И «Дом футбола» на месте вырубленного парка вполне можно было не строить – чем плох для этого корпус, возводимый над центральным входом на НСК «Олимпийский», тот, что на месте колоннады?
14
– И все же вы, физик мирового масштаба, пишите о спасении Горы? Тратите время на встречи, митинги, интервью... Зачем? Если они не слышат и слушать не хотят, не желают!?..
– Зачем?... «На бога надейся, а сам не плошай!» – Так вот. – Сергеич поднял обе руки, прогнулся, потянулся. – Эх, братцы... Не следует забывать о первой части пословицы…
15
Аисты на Горе не гнездятся. А ворон – все еще много. Именно сюда с окрестных дворов и улиц ранним утром назначенного дня тянутся одиночки, группы и малые стайки, чтобы рассесться на ветвях и горланить – все громче и громче – дожидаясь, волнуясь, поглядывая на восток в заднепровские дали. Но не солнце ждут они, а туманное облачко, принимаемое за далекий дым, растущее, вырастающее в длинную полосу, комету, голова которой распадается уже на отдельные крылатые точки.
И тогда наши поднимаются, с шумом, с карканьем. Стая растет, вытягивается и спиралью уходит вверх, чтобы там – на высоте – встретиться с левобережной, и двумя уже спиралями – раз-два-три-четыре витка – слиться в единое племя, взять курс на юго-запад. Тысячи, десятки, а может и сотня тысяч – два свиваемых потока, два дыма, – и вон уже – головы не видно, а стаи идут и идут, спираль заверчивается, поток движется.
– На свалку летят...
– Сколько же их?
– А все одно – мало. Город растет, свалка высится, а ворон все меньше. Видишь, своих сил не хватает – левобережных позвали.
– Наши между прочим помощники, – Сергеич указал на кулек, – санитары.
– Мрут они от наших отходов.
– Химия...
– Ни воздуха, ни воды...
– Городомор. По улицам ни проехать, не пройти. Город задыхается. А мы деревья рубим....
– Як ти кажешь? Городомор?
– А что? Разница невелика – тогда – голодом, а сейчас – жадностью, тогда – страхом – а сейчас – амбициями, тогда – село, сейчас – город.
16
«Киев – родина нежная!»
И, правда, разве скажешь так о Питере или Москве? – удивляясь неожиданному эпитету, вздыхал Александр Вертинский, именно в нежности обнаруживая секрет бессмертной души Города.
«Догорает моя свеча!.. – писал Александр Николаевич, оплакивая уходящую, тающую жизнь, но и подчеркивая в тот последний приезд на родину, в Киев, что Город хотя и меняется, но не уходит. Вечному Городу ничто не грозит.
А вышло иначе.
«Вот оно что! Оказывается, нужно потерять Его, мой Город, чтобы понять – Что потеряли... «Киев! Киев! – надрывались журавли. – писал Илья Эренбург в 1941, оставляя Город врагу.
«Киев, Киев!" — как птичий крик.» – летел над ярами бабий стон, прощальный плач иерусалимский... И я, не уехавший, все яснее понимал, – нет, не там Гефсиманский сад, а здесь, дома, в пяти минутах ходьбы. Права Марина...
Век Двадцатый угрожал Киеву не раз. Но и Александр Вертинский и Марина Левина – могли еще сказать: «Вернулась юность... Все осталось...» Киев – и 1956-го и даже 1991-го – все еще пытался быть домашним, провинциальным, бабушкиным, зеленым...
Строительный бум начала ХХ1 века – вот катастрофа, для которой уже есть название.
17
Городомор
Киев – родина нежная.
Тільки и не покинь нас, лелеко.
Не нежная родина – Киев.
Панует бетон и асфальт.
Закатаны парки,
Замучены схилы…
О, бедная память, оставь!
Оставь меня! Будет пророчить!
Почто Щекавица в слезах?
О, память?!
В глаза заповедных урочищ
Гляжу я – и прячу глаза.
Не нежная родина…
Скорый
Грядет за разором позор.
Не помнящим Голодомора
Запомнится Городомор.
И будет нам горько признаться,
Что мы и свели на убой…
Не пойте о Городе, братцы.
Олег! О лелеке не пой.
Не нежная «родина нежная»!
В затылок и в сердце стучит
Набатом
Безмежным, безбрежным
Над Лево- и Правобережьем…
Не нежная нене…
Олеже!
Молчи… Помолчи!
Не молчи!!!
18
Мне снились птицы.
Много птиц. Самые разные: обычные городские, и перелетные, и певчие, и экзотические. От малютки-колибри до кондора – командора небес. Всякая птица. И – не всякая, которая и до середины Днепра не сможет, скажем, домашняя…
Птицы заполнили все, и небо и землю. Весь мой сон. И не просто заполнили – заполонили – жили в нем: вылупливались, гнездились, высиживали птенцов, улетали и возвращались, гибли и умирали.
И был Голос: «Будьте как птицы небесные!» И я не мог понять, о чем это. Принялся делить на небесных и земных, а выходило – не то. Куры и гуси обижались, а страусы – смертельно. И я решил уже – верно Господь пошутил.
Но птицы запели. Все – и сладкоголосые, и другие, и вороны. И те, которые летали – запели о небесном, а прочие – о земном. И жалко стало последних – быть птицами и не летать. Все равно, что быть людьми, и не искать Бога.
Я понял – о чем поют.
В Киеве у Бога прописка постоянная. Догадываетесь, где искать?!
Ну, что вы, что вы... Не только. И на других горах тоже...
20
Урбанизация, строительная мафия – все это реальные угрозы. Но ведь Европа нашла выход. В Париже и мысли ни у кого не возникнет вырубить Булонский лес. Потому что – защищен, имеет статус заповедника.
Зеленые зоны Киева уже по пальцам можно перечесть, завтра будет поздно – поэтому, так считают юристы, срочно необходимы президентские Указы прямого действия – по каждой оставшейся зеленой зоне необходим прямой запрет на строительство. И сделать это несложно – достаточно Президенту взять карту Киева, снятую из космоса в июле, обвести фломастером зеленые зоны и подписать державным росчерком: «Запретить всякое строительство.»
Нужна государственная воля, а для этого нужно, чтобы нас с вами слышали, чтобы голос киевлян был громок и грозен.
Сбор подписей, обращения к властям, независимая экологическая экспертиза, пикеты... Такого еще не было, чтобы все центральные газеты: единодушно откликнулись на протесты киевлян. Савик Шустер! – настало время для ваших передач на тему «Городомора». И наш журнал не останется в стороне. Давайте бить в набат. Давайте вспомним, что мы – дети киевских гор – что мы – горцы. «Ведь это – наши горы, – пел Владимир Высоцкий, – они помогут нам!»
21
Знаете, о чем я мечтаю?
О том, что Леонид Черновецкий не захочет, чтобы с ним связывали «Городомор», и лично возглавит движение «Спасем старый Киев», как и следует городскому голове.
О том, что киевляне скажут Арсению Яценюку:
– Тайна твоей фамилии разгадана. Я – ЦЕНЮ – Киев! Внемли сему откровению, Арсений! Будь Городу сыном, и спаси Его, а значит и наши души.
О том, что семья Суркисов соберется за ужином и старший в семье скажет:
– Вы будете смеяться, но я-таки понял: Киев – важнее «Евро–2012», и даже важнее футбола, и даже важнее бизнеса, и важнее меня... Киев – есть наше бессмертие. Семья моя – помни об этом.
О том, что все религиозные конфессии – объединяться хотя бы на один день и освятят киевские горы, и святые и лысые, дабы ни у кого и мысли не возникало… И также поступят депутаты Киевсовета на ближайшей сессии.
А главное – о том, что дети и внуки наши осознают величайшую ценность нашего зеленого Города-Шара – одного из ведущих центров любви и нежности на Земле и во Вселенной. И осознав это, будут обращаться и к своим детям и внукам, и к родичам и соседям, и людям совершенно посторонним, ко всем гостям Города – как заведено и ныне:
– Солнышко! Рыбонька! Золотце! Кошечка!
И пребудет Киев в любви и нежности во веки веков!
23
На полдороги к вершине – как раз в конце дубовой – начале каштановой аллеи – воздух резко меняется: прибавляется свежести, озона, настоянного по сезону на мокрой дубовой коре, березовом соке, крапиве и чистотеле, запахах цветущих каштанов, акаций, лип, кто любит – на тополином пухе, траве и листьях, поначалу подсушенных, и преющих в тумане, и слежавшихся… На примороженной, присыпанной снегом рябине…
Сегодня Гора мокрая, заляпанная листьями. Сыро. Стволы почернели. Что будет с ней, никто толком не знает.
– Я чув, що німці будуть робити реконструкцію стадіону. Може до них звернутись? – сообщает Цюцько.
Что ж, немцы так немцы. Может и в самом деле, услышат нас, помогут.
– Я чув, що хазяїн хфірми – пан Кейтель… Якби ветерани звернулись: «Так, мол, і так, чи не родич Вы, пане Кейтелю, того фєльдмаршала за часів Гитлера? То може якось посприяєте щоб не зруйнували…»
– Ай да Цюцько! Ну, хитрун! – удивляется Сергеич, не прекращая наклонов.
– Да… – качает головой Гена, – Дожили.
А я одобряю. По мне хоть к черту в зубы, абы не рубили. Будем просить госпожу Меркель. Может она услышит?
