10. Краеугольный камень культуры
“Фундаментальная загадочность бытия...”
Владимир Библер
Благоговейное отношение к камню – будь-то амулет или мегалит, - важнейшая особенность индейской культуры. Заметьте, что речь идет не только о повсеместном использовании камня, как орудия труда (кремниевые ножи, скребки, наконечники стрел, каменные топоры, мотыги и т.п.) и строительного материала, что вполне естественно для эпохи меди и бронзы. Камень вошел в мифы и религиозные культы, стал объектом искусства. Известно, что цветок, взращиваемый с любовью, расцветает пышнее и благоухает так, словно благодарит доброго садовника. Одухотворение камня, по-видимому, приводит к тем же результатам. Причем результатам неявным и загадочным. Огромные ольмекские головы, фантастические сюжеты надгробных плит майя, пирамиды ацтеков, обращенные к звездам, горы-божества инков - вот примеры диалога с камнем, благоговейного диалога...
Куско – столица инков – построена без применения раствора. Камни подогнаны друг к другу - лезвия не просунешь. Ритуальный комплекс Саксавайман построен так же: поражает завершенность линий, совпадение граней, полировка. Подбор камней свидетельствует о минимальном вмешательстве человека. И вот что еще замечательно: постройки рукотворные сочетаются с причудливым божеством-мегалитом – огромной каменной святыней, созданной самой природой, с ее «чертами и резами», потайными нишами и проходами, сокрытыми под землею пещерами.
«Фундаментальная загадочность...» Точнее, наверное, было бы - «Фундаментайная загадочность...», потому что она - в самой основе, в выборе этого фундамента-мегалита.
Уважение, нет, мало (Альберт Швейцер назвал бы это благоговением перед жизнью камня), - оживление твердого и недвижного объясняет распространение анимализма в религии и искусстве. Понятно, что разглядеть в камне силуэт тотемной птицы или зверя, хранителя племени, мог не каждый. А услышать голос его – тем более. Вслушайтесь: «Ол-лан-тай-там-бо! Сак-са-вай-ман!» Это - сакральные, шаманские названия. А они - шаманы - воспитывались в со-гласии и со-чувствии с природой, в поиске подобий и совпадений. В самом глаголе «шаманить» чуется колдовское вращение, пассы, бормотание – и прислушивание, приглядывание.
Они-то и «увидели» Гору-Кондора, Гору-Пуму, Гору-Виракочу. И повелели «расчертить и раскрасить» горы - террасами, чтобы неуловимое стало очевидным. И проложили путь по Священной долине – путь человека: от рождения (Гора-Взлетающий Кондор) – к познанию мира (Гора-Священное дерево), продолжению рода (Гора-Лама с Детенышем) и далее – к познанию Бога (Гора-Виракоча), к смерти (Гора-Пума, Изготовившаяся к прыжку) и вознесению (Гора-Нахохлившийся Кондор).
Увидели, украсили. Прислушались и уловили имена.
... Он протянул мне обломок гранита и попросил, да, именно попросил - вглядеться. И я взял, и, поворачивая так и эдак, обнаружил сначала Тельца.
- А вот это, лапки поджал - Кошачий?
- Верно!
- А это - Крылатый воин?
- Я бы назвал его Ангелом...
Фигуры, проявляющиеся из выпуклостей и трещин, было оконтурены.
- Чем вы расписываете?
- Я не расписываю, - поспешил ответить мастер, казалось, он ждал и был рад вопросу, - я выявляю. В камне уже все есть, остается только немного усилить... Ну вот, возьмите, я нашел его в Лавре... - протянул, и на меня, прищурясь, воззрился монах в характерной шапке-камае с длинными полосами-ушами... - Знаете, мне почему-то кажется, что Нестор-летописец выглядел именно так, раз камни запомнили...
Сергея Кравцова, выявляющего рисунки на камне, я встретил в тот день, когда книга, казалось, была закончена, и я готов был передать ее в издательство. «Значит, нужно еще поработать», - решил я, возвращаясь к началу рассказа, к тому времени, когда не было у меня ни опыта, ни даже идеи «выявления». Когда вглядывался, что-то видел, а что - не знал. Вслушивался, но не слышал. Когда, не зная меня, приглядывалось ко мне горное племя: валуны, и неприступные пики, и камешки на ладони.
Присматривались, помалкивали, не шептали.
...У подножия Старокиевской горы, там, где Андреевский спуск выходит на Подол, поет Нибио. Он - перуанец, индеец. Говорить с ним, смотреть на него радостно и покойно. И не только мне. Гляжу на лица - как слушают - хорошо слушают, внимают. Потому что в осанке, в его манере держаться - сдержанная гордость, уважение к себе и собеседнику, та гордость, у которой два корня:
Гор-дость = горы + достоинство.
Вот его формула. А если пойти дальше, то в «достоинстве» можно расслышать - «древнее, доисторическое», и «стоун» - «камень» по-английски, и «достаточность» в противовес чрезмерности, как синоним основательности, гармонии, высокого покоя.
Нибио поет, и в шумной подольской суете вдруг вырастает постамент - любовно сложенный и пригнанный фундамент индейской культуры, идущей от инков, или более давних наска, или мифических виракочей, или...
Я не понимаю ни слова. Наверное, это даже хорошо. Иначе какой-нибудь простенький сюжетик все бы разрушил. А так - наслаждаюсь. Не ухожу. Кто-то говорит: это не песня о горах - это сами горы поют. На своем, забытом нами языке.
Однажды, на таджикском базаре я услышал:
- Умный, да? Культур-мультур показать хочишь?
Культур-мультур... Готов поручиться, что это двойное словечко подхватило бы Владимира Библера, и понесло бы из Душанбе, куда сослали его в годы «борьбы с космополитами» - туда, где кроется фундаментальная загадочность национальных культур. В ту довременную и допространственную область, где только что родилось Слово. - Как точно! - воскликнул бы философ - У нас - «к - культур», у вас - «м - мультур». И ничего не попишешь - различия в самом слове, то есть фундаментальные и, заметьте, необъяснимые! Различия культур - в самом слове. - повторял бы философ. И коллеги из местного университета, и горы, видимые из окна, принимали бы его посылку без лишних слов, как и принято у горцев.
